Нас предала Родина - Константин Семенов

— Есть! — орут в эфире два голоса. — Алл-ла!

На месте колонны пылает зарево.

На следующий день информационные агенства передадут: «12 декабря российские войска у поселка Долинский были обстреляны из установки «Град». В результате были убиты 6 и ранены 13 российских военнослужащих. Ответным огнем установка «Град» была уничтожена».

Шел второй день войны.

— Боря, ты спишь?

— Почти. А что?

— Опять будешь с телевизором болтать?

— Не знаю.… Ты против?

— Против. У меня другое предложение…

— Ира!

— Не нравится?

— Да при чем… нравится… еще как! А Славик?..

— Славик спит без задних ног. Боря, милый, мне страшно.… Обними меня!

— Ира! Ирочка…

Никаких разговоров в эту ночь Борис не желал. Снилось сегодня что-то спокойное, приятное, родное, и сон был глубок и спокоен.

Видимо, недостаточно.

Телевизор влез в сон бесцеремонно, как хозяин.

Экран надвинулся, заполняя всю вселенную, посветлел, изображение обрело четкость, и глянули с него на Бориса единственные во всем мире сине-серые глаза. Ирина сидела на знакомой скамейке в сквере Лермонтова, скрытой с трех сторон тенистыми деревьями. Открытое легкое платье, летние босоножки, черные волосы.

Все как тогда — сто лет назад.

Поднялись густые ресницы, и Борис вздрогнул: столько тоски и боли было в любимых глазах.

— Боря, Боренька, — прошептала Ирина, — ты помнишь еще, как хорошо нам было?

«Что ты, родная, почему было? — хотел сказать Борис, но не смог: перехватило горло. — Почему «было»? И было, и есть, и будет».

Ира приложила палец к губам и одними глазами показала ему — смотри. Борис перевел взгляд: по крыше гостиницы Чайка летела бегущая строка. Что там было написано, разглядеть не удавалось: буквы сменялись слишком быстро, сливаясь в одну светящуюся полосу. Борис опять посмотрел на Иру, та прикрыла глаза, показывая — жди.

Наконец, буквы замедлили бег, и стало видно, что никакие это не буквы, а цифры.

1978… 1982… 1987…

Еще медленнее.

1989, 1990.

И, наконец, совсем медленно выползли ярко красные:

1991, 1992, 1993, 1994…

Ира широко распахнула глаза, кивнула Борису — вот!

По только что чистому небу поползли тучи, зашумел холодный ветер. Листья на деревьях стремительно пожелтели, пожухли. Ветер подхватил их и помчал куда-то далеко, в багровую темень. Через секунду вокруг качались на ветру только голые, обломанные ветки.

«Как же она там, в одном платье?» — подумал Борис.

Ира снова показала на бегущую строку, Борис глянул и обомлел: громадные красные буквы ползли медленно, ритмично, складываясь в чеканные строки:

Наступает время крыс —

Берегись.

Окна, двери на засов —

Время сов.

Время подлых языков

И оскаленных клыков.

Наступает время «ОХ»

Для дурех.

Наступает время «УХ»

Для старух.

Наступает время «АЙ» —

Не залай.

Наступает время «ЭХ»

Воровских хмельных утех.

Это время не для всех,

Не для всех.

Наступает время «Ночь» —

Маски прочь.

Наступает время «Ой,

Что с тобой?»

Это время не для всех,

Жить в такое время грех.

Это время не для нас,

Дорогой.[7]

Ира перевела взгляд на Бориса и медленно повторила, почти прошептала:

— Это время не для нас, дорогой.

Ветер усилился, и у Бориса чуть не остановилось сердце: в черном водопаде отчетливо сверкали серебряные пряди.

— Ира, ты знаешь, что у тебя глаза меняют цвет?

— Да ты что?

— Точно! То голубые, то серые, а сейчас, в темноте, почти синие.

— Ты прямо ведьму описываешь!

— Ведьмочку…

Борис наклонился, осторожно поцеловал левый глаз — затрепетали, щекоча губы, ресницы. Отстранился, подождал, пока ресницы дрогнули, начали раскрываться, и поцеловал правый глаз — для симметрии. Ира тихонько засмеялась.

— Что?

— Щекотно.

— Да? И мне тоже.

Они сидели на скамейке в сквере Лермонтова, почти у самого трамвайного моста. С трех сторон густые кусты, впереди за чугунной оградой плещется Сунжа — очень уютное местечко. Им повезло — только спустились по каменной лестнице и тут же, как по заказу, скамейку освободила подвыпившая компания.

— Тебе от чего щекотно?

— От ресниц. А тебе?

— А мне от губ.

Полчаса назад они вышли из кинотеатра «Космос». Смотрели фильм «О, счастливчик». Зал был полон, целоваться неудобно, да и, в конце концов, им же не по 18 лет. Постепенно странный фильм захватил и не отпускал уже до конца, хотя зал быстро опустел на треть — многие уходили. Потом выпили по стакану газировки в автоматах и решили прогуляться. Прогулка закончилась через сто метров, на скамейке.

— Тебе фильм понравился?

— Понравился.

— А что смеешься?

— Твоя мама говорит, что мы уже чемпионы мира по просмотру кинофильмов. Где мы еще не были?

— Как где? Да полно — «Октябрь», например. Еще в Черноречье какой-то кинотеатр есть.

— Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь. Боря, а мне кажется, что я твоей маме не нравлюсь.

— Глупости! — уверенно заявил Борис. — А вообще, это не важно. Важно, что ты нравишься мне.

Мимо прошла очередная парочка, парень завистливо покосился на занятую скамейку. Ира засмеялась:

— Завидуют. Уже вторые!

— Я сам себе завидую!

Борис погладил черные волосы, уткнулся в них носом, замер.

— Нравятся? — спросила Ира.

— Угу! — промычал Борис. — Они у тебя, как водопад, у меня от них голова кружится.

— Как, уже? Наркоман! Я тоже хочу. Чтоб кружилась!

Борис, не отрывая руки от черного дурмана, нашел ее губы, осторожно поцеловал. Чуть отстранился и поцеловал снова.

Мир послушно остановился. Прохладная ладонь легла ему на затылок, где-то на краю сознания тихо шумела Сунжа, и сладкая судорога заполняла все тело, всю душу.