Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского Пятибожия - Лев Прозоров

Последнее сделало их предком не почтенного мудреца и святого, а оскорбителя своего отца, проклятого им. Однако не это нас интересует, а новое свидетельство кастовости создавшего и воспринявшего эту легенду славянского общества! Ведь если у крестьян или правителей есть ПРАРОДИТЕЛИ — значит, звание крестьянина (правителя, воина, жреца) — наследственное! Между прочим, я уже говорил, что слово «каста» — не индийское, а португальское.

Обозначает оно «чистый» — намёк на чистоту кастового происхождения и боязнь ритуально «запачкаться» общением с низшей кастой.

И говорил также, что сами индусы, на своём древнем языке санскрите, называют касты «джати». А обозначает это диковинно звучащее для русского уха слово просто-напросто … род.

То есть былинные «роды княженецкие», «поповские», «крестьянские» и прочие не только передавали занятие внутри рода, не только старались не жениться на девушках из занятых другим родов, не только происходили, как в Индии, из частей тела Божества или от сыновей патриарха, спасшего человечество от потопа — они ещё и назывались-то точно так же, как в Индии. Роды. Джати. Касты.

Следует обратить внимание и на следы кастового строя у ближних соседей и сородичей славян — германцев. У скандинавов эпохи викингов, согласно «Старшей Эдде», три сословия — рабов, свободных хозяев и воинской знати — произошли от трёх женщин, с которыми переспал Бог Риг — Хеймдаль, страж Асгарда, родивших после его визита трёх родоначальников этих сословий: соответственно Трэля, Карла и Ярла.

Потомок Ярла становится Коном — первым королём. То есть занятие считалось наследственным, а вот эндогамии, отрицательного отношения к неравнородному браку, мы в скандинавских преданиях не встречаем (хотя в «Песне о Риге» к каждому из сыновей Бога приходит невеста равного положения).

Зато оно есть у германского племени саксов, соседей славян. В IX веке хронист Рудольф сообщает про них: «Этот народ состоит из четырёх категорий людей: благородных, свободных, отпущенников и сервов. По установлениям закона, никому из этих людей из этих четырёх сословий не дано нарушать границы между ними путём бракосочетаний, но благородные должны сочетаться с благородными, свободные со свободными, отпущенники с отпущенницами, а рабы со служанками.

Если кто- то из них возьмёт жену из другого или более высокого сословия, он должен искупить свой проступок ценой своей жизни».

Тут кастовые законы, пожалуй, суровее тех, что существовали в Индии, где, как мы помним, законодатели, что называется, одной рукою запрещали межкастовый брак, а другой — определяли статус детей, родившихся от такого брака. Итак, можно утверждать, что у славян могли быть касты.

Те же саксы входили в один «суперсоюз племён», своего рода прагосударство, с фризами — и славянами-велетами. Долго бы просуществовал этот союз, если бы общественное устройство саксов кардинально отличало их от союзников? Былины определённо говорят за существование каст-«родов» — джати.

Но вот оставили ли эти самые касты следы своего существования в источниках письменных? Начнём сверху — с фигуры верховного правителя.

Князья летописной эпохи не совсем подходят под этот образ, это, скорее всего, просто воины, вожди своих дружин — первые среди равных. Таков последний великий государь Языческой Руси, Святослав Храбрый, про которого и летопись говорит: «Таков был он сам, таковы были и все воины его», и, по словам видевших его византийцев, отличался от своих дружинников разве что белоснежной чистотой льняной рубахи, золотой серьгою в левом ухе да клоком волос на выбритой голове — «знаком высокого рода».

Таков был его внук, Тъмутороканьский князь Мстислав, лично вышедший на поединок с Редедей, вождём касогов. Сын Святослава и отец Мстислава таким не был, но в битвах и походах ему всё же приходилось участвовать самолично — что и обогатило биографию этого человека эпизодом с прятками под мостом от печенегов-победителей, развеявших его дружину.

Однако стоит нам обратиться к тем же былинам, и мы обнаруживаем картину, разительно непохожую на привычный облик летописного правителя древней Руси.

Князь Стольнокиевский Владимир Красное Солнышко, которого многие привычно и совершенно ошибочно принимают за портрет не то крестителя Руси, не то его тёзки-правнука, Владимира Всеволодовича Мономаха, ничего общего с летописными князьями, вождями своих дружин, не имеет.

Достаточно сказать, что он ни в одной былине не изображён во главе войска — или хотя бы отдающим распоряжения своим полководцам. Обороной былинной Руси от врагов ведают другие — как правило, в былинах это Илья Муромец.

Даже жёны богатырей знают, что

Не Владимир служобки накидывает,

Накидывает старый казак Илья Муромец …

Или ещё один замечательный пример.

В Киев приехал очередной «грозен посол» с сообщением об агрессивных намерениях ещё одного «царища»: спалить Киев, убить Владимира, взять за себя его супругу королевну Апраксею, повырубить «чернедь-мужичков», и так далее.

Илья собирает богатырей — и закатывает с ними пир в княжьем тереме на несколько дней.

На робкую попытку князя сподвигнуть свою «дружинушку хоробрую» на более активные действия по разгрому врага старший богатырь Русской земли чуть ли не одёргивает его:

А ты Владимер князь да Святослаевич,

Убирайсе ты ко своей княгины Апрексеньи-то

И ты ей же да всё распоряжайся же

А до нас-то тебе да всё же дела нет.

Что это — просто грубость в адрес нелюбимого правителя? Вряд ли.

Ведь киевский князь в былинах и впрямь ведёт себя так, как будто защита Руси от врага — совершенно не его дело. Всё, что он делает, — это возглавляет пиры. И в этом он чрезвычайно похож на «царя русов» у арабского автора X века, Ахмеда ибн Фадлана. Вот что пишет этот путешественник и дипломат:

«В его («царя русов». — Л.П.) очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа его богатырей, его сподвижников. Эти четыреста человек сидят под его престолом. На престоле с ним сорок девушек-наложниц, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии сподвижников.

Он же не сходит с престола. Царь русов не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться с девушками, пить и предаваться развлечениям. У него есть ещё заместитель, командующий войском, который нападает на врагов и собирает для него дань».

Сходным образом описывает царя русов Мухаммед Ал Ханафи: «Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами».

В последнем описании очень ярко выступает роль «царя» русов как живого кумира. Картина, удивительно схожая с той, что предстаёт нам в русских былина Владимир точно так же не сдвигается с места, его богатыри во главе с «заместителем» — Ильёй Муромцем — собирают «дани-выходы» и нападают на врагов — былинных «татар».

Его пиршественная палата с «питьецом медвяныим» — своего рода центр былинной Руси (вспоминается «дом с почитаемой жидкостью» из «Каутилья Артхашастры» и «Медовый покой» ирландских королей).