Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!..

Василий Константинович постоял на крыльце, пропуская взвод, с удовольствием вслушиваясь в давно знакомые слова. С этой песней его пятьдесят первая пробивалась к Севастополю, шла «по берегам широкошумным Крыма». Прижилась их песня. Приняло ее и новое поколение.

Среди бойцов, толпившихся перед школой, Блюхер узнал улыбчивого разведчика с ямочками на щеках. Устал, видно. Минувшую ночь провел в поиске, днем же, конечно, было не до отдыха.

— Как настроение, товарищ красноармеец?

— Отличное, товарищ командир! — паренек смутился, — Настроение как в настоящем бою!

Снова резко, отбросив к стене, ударила под лопатку боль.

— Что с вами? — метнулся к Блюхеру красноармеец.

— Ничего… Ничего… Помоги-ка сесть. Сейчас отпустит.

Глава четырнадцатая

Неделю пожили молодые в доме Евсеевых. Побаивался Алексей этой недели, никогда не приходилось столоваться у чужих. Да гладко вышло. Отец Нюты, хоть и показал норов при сватовстве и прижимист был с приданым, в повседневности оказался добрым мужиком. За столом с усмешечкой-пересмешечкой, а так полный день занимается хозяйством. Зятя к своим делам не понуждал — он ему не батрак. А уж мать Нюты так ублажала-ухаживала: из пяти дочек Нюта старшая и первая выдана замуж; непривычно все, и радостно, и грустно — и так хочется, чтобы счастливо у нее сложилось-склеилось. В будни ладышевцы завтракали картошкой с грибами, обедали щами и крутой кашей из гороха или жита, ужинали тем же, вообще любили густую пищу, за то и дразнили их «гущеедами». Правда, когда работали в поле, в страду, обходились днем творогом, водой и квасом. У Евсеевых в эту неделю что ни день — ватрушки да кокорки. «Из печи — все на стол зятю мечи! — подмигивал тесть. — Тут и старику на ломаный зуб перепадет!..»

Алексей с отцом осмотрелись на своем наделе: где ставить новую избу. Отец вооружился огрызком карандаша и начал уже вычерчивать-вырисовывать. Днями, как и прежде, они стучали топорами на хуторе у Ярцева.

Федька — тот и вовсе жил своими заботами. Принес одним вечером бумагу, показал брату:

— Присоединишься? Алексей прочитал:

«Заявление

От молодежи деревни Ладыши

Великотроицкой волости

Просим уездный комитет РКСМ удовлетворить нашу неотложную просьбу. Мы, молодежь, желаем организовать коммунистический союз молодежи для самообразования самих себя на борьбу с деревенской темнотой, с разными нелепыми предрассудками. Ввиду наступившего осеннего периода у нас много будет свободного времени, какое мы сможем использовать на пользу себя и других. Но если вы не разрешите нам союз молодежи, мы будем погибать в темноте, проводя зря для нас золотое время. Откликнитесь, дорогие товарищи, на нашу просьбу, не дайте погаснуть в темноте и пустите в нашу деревню животворящий луч просвещения.

Подписи молодежи…»

Первым стоял витиеватый росчерк Рассохина — Лехи-Гули, потом фамилии погодков Алексея и последней на густо исписанном листке — «Арефьев Ф.»

Алексей медленно перечитал заявление, перебрал подписи:

— Все холостежь неженатая…

В бумаге он чувствовал какой-то подвох. Организуют из волости этот союз, начнут чего-нибудь требовать… И вообще подписи брали, когда деревня выступала против чего-то или свое отстаивала перед далеким начальством, покушавшимся на ее права.

— Складно… А кто сочинил?

— Леонид.

— Ему хорошо, с револьвертом… — Алексей отстранил листок. — Это вы молодежь, а я ноне семейный мужик. Не темно мне и свободного часа нет, а теперь и вовсе не будет, хозяйство надо ставить, а не балаболить. Так что нет мне делов до вашего союза и животворящего луча.

Федор спрятал заявление в карман:

— Как хотишь. Обойдемся.

В субботу кончилась свадебная неделя, в доме тестя, молодые перебрались в избу отца.

Тут-то и вспомнили о конвертах из волости. Помеха, конечно, да ничего не поделаешь: коль предписано, надо ехать. Поэтому в понедельник на хутор не пошли, а запрягли своего мерина в дрожки и отправились еще затемно, чтобы поскорее, управиться. О волостном центре у них в Ладышах была своя припевка:

Городок стоит на горке,

С табаком пекут кокорки,

Лаптем воду наливают,

Не солоны щи хлебают!

Городок-то на горы —

С тараканом пироги,

Улицы немощеные,

Ребята нехрещеные!..

С этой насмешливой песенкой и покатили: что им до городка, а городку — до них? Ничего интересного и нужного оттуда не приходило: только разные повинности — то гужевая, то дровяная, то налоги да разнарядки.

Отец, напутствуя, поскреб затылок:

— Вы, сыны, вот чего: ежели выбор поставят в пожарный гарнизон или лес возить, так уж лучше на лес соглашайтесь, подналяжем и разом управимся…

В Великотроицком они разыскали военный комиссариат, длинное строение с большим двором за высокой оградой. Привязали к ограде мерина, подвесили ему торбу с овсом. Во дворе уже было полно парней — сто, не меньше. Чадили цигарками, галдели, никто ничего не знал. Потом стали выкликать по фамилии-имени. И каждому в руки — листок. Отпечатанный, как газета, разлинованный.

— Арефьев Алексей!.. Арефьев Федор!..

В большой с длинными скамьями комнате им приказали раздеться догола, как в бане, и пройти в соседнее помещение. Мужчины и женщины в белых халатах — доктора слушали трубками, щупали, разноцветные цифры показывали, молоточком по коленям стучали:

— Годен… Годен… Практически здоров…

А девки-медсестры взвешивали на весах, меряли рост на планке с подвижной скобой. Срамно перед ними в чем мать родила, а этим бесстыжим хоть бы что, будто мешки они с зерном… В конце комнаты мужчина принимал заполненные врачами листки, проглядывал их и распоряжался, кивая на следующую дверь:

— Тебе туда. И тебе туда. А ты возвращайся домой.

Завернул только двоих-троих.

Посреди соседней маленькой горницы возвышался табурет. Юркий человечек усаживал на него очередного голяка, запеленывал по шею простыней и — жжик-жик, от затылка к темечку, от лба к затылку, от уха к уху — болванил машинкой начисто. И парни — все разные, тощие и здоровяки, темноволосые и русые — становились после стрижки чудны́ми, не похожими на себя, зато похожими друг на друга, с торчащими ушами и почему-то одинаковыми сизо-голубыми затылками.

В последней комнате за столом под красным сукном восседали лишь военные, молодые и в возрасте, посредине же, за самого главного, — суровый мужчина в ремнях и с орденом в шелковом банте на груди. На стене висел плакат. Аршинными буквами написано: «Молодой красноармеец! Краснофлотец! Тверже руку, зорче глаз! Расширяй опыт, повышай знания! Будь стойким бойцом революции!» Рядом с этим плакатом — еще один: «Призывник! Пришел твой черед выполнить самую