Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

почетную обязанность — идти в Красную Армию и Красный Флот!»

Орденоносец просмотрел бумаги, лежащие перед ним, поглядел на Арефьевых — и расплылся в улыбке:

— Близнята? Ишь как похожи — спутаешь! — Оценил: — Здоровы́. Ну, в какой род войск желаете? В пехоту, кавалерию, артиллерию? Или в военный морской флот?

Алексей оторопел:

— Я неделю как женился…

— И что, под юбкой у жинки хочешь сидеть? — нахмурился комиссар.

За столом прыснули.

— А можно на лесозаготовки или в пожарную команду? — все же попытался отбиться молодожен.

— Нет, брат. Слышал небось про Чемберлена и Чан Кайши? Положение нынче грозное, порохом попахивает. Посему должны мы крепить рабоче-крестьянскую нашу Красную Армию, служба в которой — святой долг каждого гражданина СССР. Парни вы крепкие, даем выбор: хоть на суше, хоть на море.

Братья потоптались, прикрывая ладонями срамоту.

— Мне б — до коней, — первым подал голос Федор.

Алексею тоже хотелось к привычному. Кони, кавалерия — это знакомо. Сколько раз пацанами выезжали в ночное, да и кто в деревне не знает, как ходить за лошадьми?.. Но вдруг будто прорезало — вспомнилось отцовское протяжно-мечтательное: «Мо-оре!..» И словно кто потянул за язык:

— А я в морской флот. Давай и ты, Федь?

— Не. Я до коней…

Комиссар прихлопнул по их бумажкам:

— Решено и подписано. Тебя, Федор Гаврилыч, в кавалерию, тебя, Алексей Гаврилыч, во флот. И обоих вас, братовья, в Сибирский военный округ, наиответственнейший в данный исторический момент. — Он обернулся к остальным военным, сидевшим за столом: — Согласны, товарищи? — И снова к ним: — Доброй вам службы, Арефьевы, в славных рядах Красной Армии и Красного флота!..

Вот как обернулась пожарная команда…

В Ладышах поднялась суета. Слезы. Разговоры.

— Теперича, братва, ау! — изучил предписания Леха-Гуля. — Ишь, уже и оболванили под ноль. Хотите, съезжу в волость, попрошу, чтоб вас заместо армии к нам в милицию определили? Нам зараз народ очень нужен.

— Без пользы, — урезонил милиционера Арефьев-старший. — Коль постригли да предписание на руках, не открутишься: у армии своя разнарядка. Ничего, сынки, послужите! Крепость характера получите на всю жизнь. И свет поглядите, какой он есть. Не одни они на белом свете — Ладыши. Но чтоб нашенских в том дальнем российском краю как следует показали!

Федьке-то что!.. А ему, Алексею, как? Только оженился…

— Как Нюта тут без меня будет?

Леха понял по-своему:

— Не боись, не дам загулять. Я за ей пригляжу! — Он похлопал по кобуре.

Сама Нюта, конечно же, в голос:

— На кого ж ты меня, родименькой, покидаешь? Остаюсь я одна-одинешенька солдаткой!..

Дни перед отъездом прошли как в угаре, суетливые и хмельные. Вроде бы всеми заботами еще здесь, а уже потянуло к неизведанному, даже проскользнула мысль: «И вправду, не под юбкой же сидеть… Не должна жинка весь свет застить». Одно сомнение одолевало Алексея: какое же в Сибири море, какой Красный Флот? Даже отец, прошедший от Урала до Читы, и тот не видывал, не слыхивал о море в Сибири.

Новобранец наведался к школьному учителю.

— А как же! — развернул тот карту и в подкрепление снял с полки глобус. — Вот Сибирь, вот сибирское море — священный Байкал. Хотя по-настоящему это пресноводное озеро. А вот край Сибири, омываемый морями Северного Ледовитого океана. Если же сюда посмотреть, на самый дальний Восток, мы увидим Тихий океан, называемый также Великим. Так что сибирских морей на твою долю хватит.

Последняя жаркая, ненасытная ночь. И пронзительно-тоскливая мысль: «Как же оставлять Нютку, такую до любви жадную?..»

— Ты гляди у меня!

— Да что ты, паичка!..

Евсеев-отец посоветовал одеть на себя что поплоше: все одно украдут или провоняет по цейхгаузам. Батя отдал Федору свой солдатский, еще от мировой войны служивший, вещмешок, обучил, как затягивать лямки, Алексею же сколотил деревянный сундучок с кованой петелькой под замок. До околицы провожала едва не вся деревня. Уж забыли в Ладышах, когда призывали парней на действительную: первые годы после гражданской, наоборот, демобилизовывали, а потом брали лишь на заготовки да в пожарники. Видать, прав комиссар: снова порохом запахло…

Нютка, женушка ласковая, затянула навзрыд «ихохошки»-страдания:

Я не знала, что на елочке

Иголочки растут,

Я не знала, что забавочке

Винтовочку дадут!

Мой веселенький уедет,

Назад не воротится,

Ретиво́ мое сердечко

Камнем оборотится!..

Часть вторая

РУБЕЖИ

Глава первая

Еще не оторвавшись от ночных видений, только просыпаясь, Антон испытал пронзительно радостное чувство: он дома! Какое счастье!..

Это чувство жило в нем всю ночь. И впервые за столько лет всю ночь ему снилось что-то яркое и легкое.

Сейчас спальня была в рассветном молоке. Ольга глубоко и мерно дышала, уютно посапывая, приоткрыв губы. Закуталась в одеяло, а пальцы ног наружу. Она всегда, вспомнил он, любила спать так, даже в холод. И пусть на голых досках, но чтобы голове было мягко — даже в поездки брала с собой пуховую подушечку. Сейчас ее лицо было умиротворенным, спокойным, с темными полукружьями под смеженными глазами — то ли тени от ресниц, то ли от пережитого… Голова немного запрокинулась на глубоко вмятой подушке, волосы разметались, щеки порозовели… Бог мой, как она красива! Какая родная и желанная!..

Он отвел глаза, чтобы и взглядом не потревожить ее сон. Оглядел комнату. Все набросано на стульях, на полу… Резной туалетный столик с помутневшим зеркалом. Часы на стене… Все, связанное с узнаванием и воспоминаниями, было дорого ему. Может быть, и нужны расставания, встречи, чтобы принимать так остро, будто впервые в жизни?..

Полузасохшие полевые ромашки в вазе. В ореховой рамке — его фотография, давняя, он еще в шинели с «разговорами» и орден ввинчен в бант. В углу на потолке темное пятно и вспучились обои. Соседи сверху залили? Надо будет сходить в домком. Халат, сброшенный на ручку кресла. Старенький халат…

Как хорошо все получилось. Могла оказаться в командировке, где-то еще… Или больной… Или… Чего только не могло случиться за эти годы.

Вчера, взбежав по ступеням, он разыскал в щели половиц давным-давно оставленный ключ, задрожавшей рукой вставил его в замочную скважину. Могла сто раз сменить и замок.

«Оля!» Будто провалилось все, что было между часом его отъезда и этим мгновением возвращения, кануло в пропасть. Нынешнее сомкнулось с давним, как вода над камнем.

Он снова посмотрел на жену. Похудела. Прежде не было этих складок у губ. На большом пальце руки, лежащей поверх одеяла, ссадина, прижженная йодом. Бедняжка. Все — сама. Столько лет — одна…

Ступая на носки, Антон прошел