Мифы о Китае. Все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, - неправда! - Бен Чу

Тем не менее страхи, что китайцы в глубине души — это нация свирепых «боксеров», только и ждущих первой возможности заняться истреблением иностранцев, — не более чем параноидальный бред. Как бы ни были несимпатичны и неуклюжи организуемые властями в последние годы рейды по поимке предполагаемых нарушителей визового режима, стоит помнить, что подобные кампании по принудительному обеспечению соблюдения закона обычны во вроде бы свободных от расовых предрассудков странах Запада. Более того, нет оснований предполагать, что живущая в народе ксенофобия не может быть преодолена. «Научный» расизм охватил Китай тогда же, когда он охватил Европу и Америку. И подобно тому, как это произошло на Западе, положение дел можно исправить путем проведения кампаний по просвещению общества и применением закона. Невозможно отыскать в китайской культуре уникальные, присущие лишь ей черты, делающие расизм неискоренимым.

Конечно, Китаю предстоит еще многое сделать в этом направлении; на протяжении десятилетий страна была изолирована от движения людей и идей в мире, и в этом одна из главных причин проблемы. В то же время по сравнению с западными странами Китаю в каком-то смысле потребуется меньше усилий для искоренения расовых предрассудков и связанных с ними зол. В отличие от Европы и Америки XX века Китаю никогда не был свойствен системный политический расизм. В истории страны не было преступлений, сравнимых по масштабам с трансатлантической работорговлей, истреблением и обречением на жизнь в резервациях американских индейцев, расовой сегрегацией в южноамериканских штатах или холокостом. Тот факт, что китайские власти освободили национальные меньшинства от соблюдения государственного закона об «одном ребенке», свидетельствует о внедрении сегодняшним Пекином большой программы по «исправлению» ошибок в национальной политике.

Понимание вопроса в контексте также необходимо. Китайский Интернет часто напоминает расистскую сточную канаву, но то же самое можно сказать и об огромной части кибернетического пространства других стран. Отношение к расовым проблемам в западном обществе отнюдь не столь просвещенное, как нам хотелось бы думать. Социологический опрос 2009 года показал, что 51 процент белых американцев считает, что расизм все еще широко распространен в США. Около 59 процентов латиноамериканцев и 78 процентов американских негров разделяют это мнение. Это ни в коем случае не служит оправданием китайского расизма, но лишь напоминает нам, что в нем нет ничего уникального.

Экономические силы также оказывают позитивное воздействие на реформирование Китая в этой области. Китайское правительство делает все, чтобы убедить заграничных бизнесменов в выгоде прямых инвестиций в экономику страны, а также чтобы привлечь для работы в Китае большее количество высококвалифицированных иностранных специалистов и инженеров. Реформистское крыло партийной верхушки считает, что оба эти фактора чрезвычайно важны для модернизации китайской экономики. Страна с отсталыми, непреодоленными расистскими взглядами не кажется особенно привлекательной. Лозунг, использовавшийся для подготовки китайцев к наплыву иностранцев во время Олимпиады 2008 года, — «Не правда ли, радостно, когда друзья приезжают издалека?» — является древней фразой, заимствованной из первой главы «Суждений и бесед» Конфуция, но его настроение также выражает очень современный экономический императив.

Удивительным образом пример Хоу Дэцзяня демонстрирует возможность перемен. Вслед за успехом песни «Наследники Дракона», в начале 1980‑х, певец эмигрировал в Китай, вызвав тем самым ярость тайваньских властей. Однако вскоре Хоу стал также выводить из себя хозяев принявшей его страны. Вместо того чтобы почивать на лаврах певца расового превосходства, Хоу присоединился к студенческому движению протеста. Он стал одним из неофициальных лидеров демонстрации 1989 года на площади Тяньаньмэнь. И там, в этом горниле общественно-демократической активности, Хоу познакомился со многими представителями национальных меньшинств Китая. Тогда он осознал, что отнюдь не все наследники Дракона наделены «черными волосами, черными глазами, желтой кожей». «Наследники Дракона» по-прежнему были невероятно популярны и стали одним из гимнов студентов тяньаньмэньского протеста; летний бриз разносил песню по широкому простору пекинской площади. И поэтому Хоу решил внести изменения в свои знаменитые стихи: строка «черные глаза, черные волосы, желтая кожа — всегда и навеки наследник Дракона» преобразовалась в «хотите вы того или нет, всегда и навеки наследник Дракона». Песня, начавшая свою жизнь как примитивная фантазия на расовую тему, приобрела более сложное значение. И этот пример может стать уроком для Китая.

В первые месяцы 2011 года сотни тысяч обыкновенных людей в арабском мире довольно неожиданно для всех восстали и опрокинули авторитарные режимы, властвовавшие над ними на протяжении десятилетий. Тем самым они заодно опрокинули и догму: убежденность многих в том, что люди в этих странах не нуждаются в самоуправлении. Арабская весна продемонстрировала правоту веривших в победу демократии оптимистов: обыкновенные люди могут находиться под гнетом очень долго, но это состояние не может длиться вечно; однажды они выйдут на улицы с требованием свобод. В этой пьянящей атмосфере борьбы за справедливость некоторые осмеливались утверждать, что вскоре мы увидим падение следующего авторитарного режима, величайшего из них всех — Китая.

Некоторые китайские борцы за демократию определенно на это надеялись. «Сегодня мы все египтяне, — написал в своем микроблоге в Твиттере художник и правозащитник Ай Вэйвэй в момент, когда толпы людей на площади Тахрир в Каире праздновали окончательную победу над диктаторским режимом Хосни Мубарака. — Всего 18 дней потребовалось для сокрушения военного режима, бывшего у власти на протяжении 30 лет и казавшегося гармоничным и стабильным. Для этой штуки [коммунистической партии], правившей 60 лет, может понадобиться несколько месяцев». Это была, конечно, шутка, но в то же время его слова были вдохновляющим электронным призывом к Китайской весне. И на призыв откликнулись. Активисты Интернета провозгласили 19 февраля днем «Жасминовой революции». Было объявлено, что в крупных городах Китая по всей стране пройдут мирные демонстрации. Надежда была на то, что уличные протесты перейдут в массовое движение, как это случилось на Ближнем Востоке, и в конечном итоге воля народа приведет к свержению власти коммунистической партии.

Что же произошло потом? Да в общем-то ничего особенного. Около двух сотен людей собрались в районе пекинской торговой улицы Ванфуцзин. По словам присутствовавших при этом репортеров, демонстрантов трудно было отличить от покупателей, снующих в тени гигантских рекламных щитов в поисках выгодных покупок. Возможно, человек сто вышли на Народную площадь в Шанхае. Во многих городах полиция и иностранные журналисты превосходили числом демонстрантов. Активисты скандировали свои лозунги. Полиция арестовала нескольких человек. Ай Вэйвэй был посажен в тюрьму за попытку организовать политический переворот. И жизнь покатилась дальше. Демократическая весна в Китае не наступила, жасмин не зацвел.

Высказывались предположения, что вся история является доказательством отличия Китая от других стран. «В обозримом будущем революции в Китае не будет», — таков был вердикт Мелиссы Чан на англоязычном телеканале «Аль-Джазира». «Отчего китайцев не вдохновили египетские события» — заголовок в «Файнэншл таймс». В то время как мощный революционный подъем пробудил угнетенных людей на Ближнем Востоке, Китай остался незатронутым этим движением. Почему? Значит ли это, что большинство китайцев не нуждаются в демократии? Было ли движение, приведшее к событиям 1989 года на площади Тяньаньмэнь и беспощадно подавленное, всего лишь курьезным отклонением от нормы? Действительно ли китайцам не нужна свобода?