Джек Ричер, или Дело - Ли Чайлд

Я посмотрел на Мерриэма и спросил:

— Что вы делали с трупом?

— Причиной смерти явилась потеря крови, вытекшей через поврежденные сонные артерии, — ответил он. — Мне заплатили за то, что я определил это.

— А сколько вам заплатили?

— Размер оплаты был согласован моим предшественником и руководством округа.

— Ваша плата была более пятидесяти центов?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Да потому, что ваше заключение не стоит более пятидесяти центов. Причина смерти, что называется, налицо. Так что вы сумеете отработать ваш хлеб, если немного поможете нам.

Деверо с интересом посмотрела на меня, я только пожал плечами. То, что именно я обратился к доктору с таким предложением, а не она, казалось мне более разумным. Ведь ей придется жить в одном городе с этим типом, а мне — нет.

— Мне не нравится ваш тон, — ответил Мерриэм.

— А мне не нравится то, что двадцатисемилетняя женщина погибает на улице. Так вы намерены помочь нам или нет? — спросил я.

— Я не патологоанатом, — объявил он.

— Я тоже, — резко сказал я.

Доктор, помедлив несколько секунд, вздохнул и сделал шаг к столу. Взяв у меня из руки мягкую и безжизненную руку Дженис Мэй Чапман, он внимательно осмотрел запястье, а затем, осторожно проводя пальцами вверх и вниз от предплечья до локтя, нащупал припухлость.

— У вас есть какие-либо предположения? — спросил он.

— Я думаю, она была крепко привязана. За запястья и лодыжки. В местах наложения фиксаторов начали появляться синяки и припухлости, но она прожила недостаточно долго для того, чтобы синяки стали ясно видимыми. Однако то, что они начали образовываться, не вызывает сомнений. Немного крови попало ей в ткани и осталось там, в то время как оставшаяся кровь вытекла из тела. Вот почему мы сейчас видим на местах, прежде сдавленных фиксаторами, припухлости в форме каемок.

— И чем она могла быть привязана?

— Только не веревками, — ответил я. — Может быть, ремешками или лентой лейкопластыря. Чем-то широким и плоским. Возможно, шелковыми шарфами. Может быть, чем-то с мягкой подкладкой. Для того чтобы скрыть то, что с нею делали.

Мерриэм не произнес ни слова. Пройдя мимо меня, он обошел стол и принялся осматривать лодыжки Чапман. На ней были колготки, когда ее тело доставили к врачу. Нейлон был целым — ни разрывов, ни спусков.

— Ее привязывали чем-то с мягкой подкладкой. Может, с губчатой резиной или поролоном. Чем-то подобным. Но то, что ее привязывали, это точно.

Мерриэм ненадолго погрузился в молчание.

— Не исключено, — задумчиво произнес он после паузы.

— Насколько это соответствует действительности? — спросил я.

— Посмертное обследование имеет свои ограничения. Для полной уверенности вам необходим свидетель, видевший все своими глазами.

— А как вы объясните полное обескровливание?

— Возможно, она страдала гемофилией.

— А если предположить, что не страдала?

— Тогда единственным объяснением может быть кровотечение под действием силы тяжести. Значит, она висела вверх ногами.

— Зафиксированная в этом положении ремешками или веревками с какими-то мягкими прокладками?

— Не исключено, — снова медленно произнес Мерриэм.

— Поверните ее, — попросил я.

— Зачем?

— Я хочу увидеть вмятины и царапины, оставшиеся от контакта с гравием.

— В таком случае вы должны мне помочь, — сказал он, что я и сделал.

Человеческое тело — это машина, которая лечит сама себя, не тратя при этом времени даром. Когда кожа сдавлена, разорвана, разрезана, к месту повреждения немедленно устремляется кровь, и красные кровяные тельца образуют корку и связывающую фиброзную структуру для того, чтобы соединить края раны, а белые кровяные тельца отыскивают и разрушают проникшие в нее бактерии и патогенные микроорганизмы. Процесс начинается буквально сразу и продолжается по многу часов, а то и дней, необходимых на то, чтобы вернуть коже прежнюю целостность. Графически этот процесс, сопровождающийся воспалением, может быть выражен кривой нормального распределения, пик которой соответствует времени максимального кровотечения, образования и утолщения струпа и борьбы с инфекцией, достигающей в этот период наибольшей интенсивности.

Поясница Дженис Мэй Чапман была сплошь покрыта мелкими порезами, в таком же состоянии была кожа на ягодицах и верхних частях предплечий до локтей. Порезы были мелкие; они выглядели как тонкие иссечения, сделанные острым инструментом, и были окружены небольшими вмятинами на коже, которые из-за полного обескровливания тела выглядели бесцветными. Эти порезы, расположенные бессистемно и в разных направлениях, казалось, были нанесены какими-то свободно вращавшимися предметами одного вида и размера — маленькими и твердыми, не острыми, как бритвы, но и не совершенно тупыми.

Типичные царапины, оставленные гравием.

Посмотрев на Мерриэма, я спросил:

— Как давно, по-вашему, могли появиться эти телесные повреждения?

— Не представляю себе, — ответил он.

— Да что вы, доктор, — с упреком в голосе произнес я. — Вы ведь и раньше лечили порезы и царапины. Или нет? А кстати, кем вы были раньше? Психиатром?

— Я был педиатром, — ответил он. — И я понятия не имел о том, чем мне придется заниматься здесь. Абсолютно никакого понятия. Я не специалист в этой области медицины.

— У детей постоянно случаются порезы и царапины. Вы же видели не одну сотню и тех и других.

— Здесь совсем другое дело. Я не могу рисковать, выдавая ничем не подтвержденное предположение.

— Тогда используйте свое образование и предположите.

— Четыре часа, — сказал врач.

Я согласно кивнул. Я и сам предполагал, что именно четыре часа и были тем самым временем, если судить по струпьям на порезах, которые выглядели не совершенно свежими, но еще и не полностью сформировавшимися. Процесс их возникновения был непрерывным, но он внезапно прекратился, когда горло жертвы было перерезано, сердце остановилось, мозг умер и обмен веществ прекратился.

— Вы определили время смерти? — спросил я.

— Это очень трудно сделать, — ответил Мерриэм. — Практически невозможно. Обескровливание организма нарушает обычные биологические процессы.

— Но предположить вы можете?

— За несколько часов до того, как ее доставили ко мне.

— Примерно за сколько?

— Более четырех.

— Это видно по царапинам, оставленным гравием. Так насколько более четырех?