Месяц Аркашон - Андрей Тургенев

Кому: Danser <[email protected]>

Вот тебе ссылочка http://www.ananova.com/news/story/ sm_583273.html

Очень смешно

А. из Вены

Во-первых, я нашел пуговицу. Пуговицу от костюма. Преодолевая ночью 970 шагов от перекрестка Отрицания до виллы «Эдельвейс». Больше чем 970: я был пьян и выписывал петли. У подножия холма Казино, прямо перед лифтом, который днем за 25 центов поднимает в парк, мое смущенное сознание подверглось новому испытанию. Я увидел на склоне холма бесшумное шевеление. Целое семейство мобильных призраков. Подобно вихрям — цвета тусклого серебра, — они ежесекундно меняли плавные очертания. Вот они двинулись на меня Бернамским Лесом. Я приготовился улепетывать. Ноги в руки. В голове моей промелькнула сцена побега, будто он уже состоялся. Я несусь вниз, к спасительному океану, а вихри-призраки летят за мной по узкой ленточке рю Гамбетта, повисая на мгновения на вывесках спящих заведений, шелестя бумажным хламом. Между мною и океаном, на кромке пляжа — карусель. Я запрыгиваю на яблочную лошадь, и карусель включается, как по волшебству: гирлянды неистовствуют, фигурки животных поднаддают, а вихри-призраки седлают лисиц, петухов и диснеевских утят, которые преследуют мою лошадку…

Я, однако, не успел побежать: взгляд мой упал вниз. Под ногами лежала блудная пуговица. Я поднял пуговицу и посмотрел на холм. Призраки оказались поливальными установками, вихри — водяной взвесью. Я победил Рыбака и заслужил бонус от гардероба Идеального Самца.

Во-вторых, я заболел. Соплями, жаром и кашлем. Вот уж не думал — после холодной бискайской закалки, — что буду болеть в Аркашоне. Природа нанесла ответный удар. Напомнила знак «Не возгордись!». Повысил градус брутальности — получи полные ноздри соплей. «Ты так же ухаживала за ним, когда он болел? Столь же подробно и нежно?» — спрашивал я Зеленоглазую Фею, проявлявшую чудеса милосердия. Чашка с бульоном в ее руках, руки ее на моем лбу. «А он не болел, — отвечала Фея, поправляя мне одеяло. — Никогда за те 10 лет, что я его знала». И снова выходило, что я проигрываю Самцу. Я принял решение поправиться быстро. Скажем, за два дня. Решил и сделал: через два дня утром я уже играл с Женщиной-кенгуру в теннис.

Но сначала все же нужно было прожить два этих дня. Не превращаясь в кашу-размазню. Борясь за свой градус брутальности. Трудность состояла в том, что мне нравилось быть больным и слабым. Мне нравилось пить из рук Женщины-с-большими-ногами. Застав меня больным, зеленые глаза преисполнились такой сладкой заботы, что я сразу забыл обиду. Млел-мурлыкал. Вспоминал счастливые дни детских болезней, когда заложенное горло не мукой было, а отмазкой от школьной повинности. Мама гладила меня по голове, оставляла на тумбочке чашку горячего молока с медом и уходила по делам. А я смотрел, как играют тени на потолке, и мне это зрелище не надоедало.

Я сгонял слугу в прокат за «Мертвецом» Джармуша, дважды изучил рассказ жирного индейца, на который раньше не обращал внимания: ребенком его поймали белые шоумены и долго возили в клетке по Америке и Англии, показывая за деньги зевакам наряду с четой мартышек (обе — со сломанными хвостами). Осмысляя судьбу коллег — мартышек и индейца, которых, в соответствии с теорией Рыбака о шоу-бизнесе, хозяева не баловали, — я понимал, насколько мне повезло: и деньги платят, и никакой, в общем, клетки. Но они боролись за свой хлеб и могли, следовательно, гордиться собой и мечтать о лучшей доле. А я валяюсь на всем готовеньком безвольным кашляющим мешком, гордость моя благоразумно спит, и мечт — ноль.

Брутальность, впрочем, можно поддерживать тупо: силовыми аргументами. Стремясь к эскалации эффекта, я умножал силовой аргумент на солдатскую грубость. Словно вылез боец из окопа, где гнил в тесноте-обиде долгую осень. Так я, опуская предварительные сю-сю, просовывал руку между ног Женщины-кенгуру, присевшей в халате на край моей постели. И сжимал, как эспандер для ладони, то, что в ладонь попадалось. Сминал, как апельсин, если выдавливать из него рукой сок. Вцеплялся с двух сторон в лобковую кость и валил Хозяйку на себя с категоричной деловитостью пьяного оккупанта, влекущего в сарай дородную аборигенку. Бросал ее на спину, разводил пошире большие ноги и входил, рискуя содрать кожицу о неуспевшие увлажниться ткани. И включался, как отбойный молоток. Она кричала и царапала мне спину. Взгляд утыкался в девочку с кунстверка, которая, казалось, ждет-боится своей очереди под мое одеяло.

На ЭКСПО я видел в каком-то павильоне картину, наблюдающую за тем, как люди наблюдают за картиной. В развесистой Данае спрятаны датчики, следящие за зрачками посетителя. Вычерчивается кривая — в какой последовательности взгляд среднестатистического зеваки обшаривает обнаженную модель. С чего все начинают — понятно.

В-третьих, мысли-о-версии-Рыбака-Попки (ну, что я — лишь типаж для спектакля перед парализованным Старшим Братом) терпеливо хранились на отдельной полочке, жить не мешали и деликатно являлись лишь в минуты условной праздности. Например, ночью. Мысль-о-версии-Рыбака-Попки претерпела в краткий срок заметную эволюцию: от брезгливого страха до желания поучаствовать в добыче. Если Хозяйка впрямь замутит саммит с Полоумным Старшим Братом и Воскресшим Мертвым Мужем, то, очевидно, речь на нем пойдет о перепиливании наследственного пирога. Что в этом плохого, кроме хорошего? Курам эдельвейсовым, судя по всему, деньги давно поперек горла, и почему бы мне, помимо гонорара за лицедейство, не отломить процент от Феиной удачи? Например, 10 процентов: совсем ведь для пирога пустяк. А мне — до гробовой доски.

Думы эти, однако, скорее разрушали веру в истинность версии Попки-Рыбака. Во-первых, я ни разу в жизни не смог провернуть ни одной так называемой махинации (а именно такого называния заслуживал гипотетический спектакль). Представить себя хитрованом, соскоблившим процент со сделки, я мог только в безответственном полусонном бреду. Так, придумав некогда танцевать фильмы, кичась оригинальностью идеи, я прозревал скорый и едва не всемирный успех, баснословные ангажементы; сразу стало понятно, что мечты такие — род сладкой сказки на ночь. Во-вторых, я не видел причин, по которым Женщина-кенгуру не могла открыть карты при первой же нашей встрече. Чтобы подготовка к концерту велась целенаправленно. Значит, и нет никаких карт. В-третьих, я боялся банально не справиться с ролью. Пустить петуха. Прикидываться в реальности — совсем не то, что на сцене.

Когда у нас началась война, я в патриотическом угаре не только записался в один из боевых отрядов, которые создавало Министерство Безопасности. Я так вдохновенно витийствовал на первых сходках, что меня выбрали в командиры пятерки! Отец, слава Богу, вовремя прознал и пресек, а то бы я всю пятерку на первом деле же и угробил.

Что касается характера нашего секса, то в эти дни — в пару дней болезни и позже — он продолжал мутировать. Впервые мы покинули пределы моей комнаты, освоив сначала Его, а потом и Ее постель.

Спальню Идеального Самца я трактовал — в пандан кабинету — как зону его власти. Здесь продолжалась жесткая линия, намеченная мачистским сексом-во-время-болезни. В Его (отчасти, получается, моей) койке я овладевал ею быстро и грубо, просто стряхивая возбуждение, как морось с плаща. Ну, пыхтит бизнесмен за компом, вычерчивает графики фьючерсов, мониторит по интернету котировки. Увидав случайно баннер, полный титек, догадывается, что немного устал. Идет на sexpad.com или на azm.org, открывает каскад картинок. Член обретает состояние эрекции (пенис становится фаллосом). Бизнесмену малой и средней руки естественно удовлетвориться рукой же, под столом: у него много дел, ему надо торопиться в бизнесмены руки посолидней. А вот бизнесмен посолиднее уже может позволить себе элегантно спустить в проститутку, горничную или податливую жену, которая где-то тут, в досягаемости колокольчика, шустрит по хозяйству и по первому зову прибежит, задерет и раздвинет. Спальня мужа — самая маленькая и строгая: ничего, кроме ночного хай-тек-светильника мышиного металлического цвета. Соития здесь всегда происходят при свете дня: конвульсивно и кратко. Женщина-с-большими-ногами иногда даже не успевает кончать, а я не обращаю на это внимания, соскакиваю, небрежно шлепаю ее по ляжке — размером и формой напоминающей Африку. Еще на полу лежали гантели, которые, впрочем, я сразу переволок к себе, наивно надеясь регулярно тягать их в ходе утреннего туалета.