Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков
Шрифт:
Интервал:
— Подарок? — оживился Виталий Алексеевич. — Это кто ж такое бесстыдство подарил. Благодарный пациент?
— Не знаю. До меня еще было, — Георгий Николаевич как бы ненароком пододвигал руку все ближе к бутылке.
— Ладно, выясним. Дорогая, небось?
— Вряд ли. Впрочем, бог ее знает. А вот та, — он одной рукой указал на пейзажик, другой же словно бы нечаянно ухватился за бутылку, — та дорогая. Левитан. Подлинник.
— Ну?! Ска-ажите на милость! Подлинник! И сколько стоит?
— Вот этого не скажу, не имею представления.
— Да хоть примерно.
— Не скажу, не скажу.
— Выясним. — Виталий Алексеевич сфотографировал пейзаж Левитана, сфотографировал и обнаженную красавицу. — А что, Левитан тоже подарок?
— Нет-нет, семейная реликвия. От деда осталась.
— А-а! — разочаровался Виталий Алексеевич.
Он еще походил по кабинету, заглянул во все углы и в старинном дубовом шкафу обнаружил большую фарфоровую вазу хорошей, тонкой работы.
— Шикарная ваза! — покачал головой. — Тоже семейная реликвия?
— А вот это нет, — Георгий Николаевич рывком притянул к себе бутылку, прижал к груди, к сердцу. — Это уже подарок. Подарок благодарного ученика по случаю защиты кандидатской диссертации.
— Хо! Недурен подарочек! И кто тот ученик?
— Феликс Яковлевич Луппов. Друг дома и все такое...
— Ну-ну. Да ты пей пиво-то, пей! Мне нельзя, я на работе. Так ты уж допивай все, — Виталий Алексеевич отвернулся, достал из кармана записную книжку и долго писал что-то, поглядывая на картины, на вазу, на альбом с монетами.
«Нет, — тоскливо думал Георгий Николаевич, опрокидывая бутылку в рот, — не водопроводчик он!»
Кончив писать, Виталий Алексеевич юмористически посмотрел, руку ко рту рупором приложил, подмигнул и громким шепотом сказал:
— Извини, я в туалет!
Однако слышал Георгий Николаевич, как ходил он по другим комнатам, скрипел там паркетинами.
«Не водопроводчик!» — еще тоскливей замерло сердце.
* * *
«Та-ак! — довольно ухмыльнулся Виталий Алексеевич, вклеивая, подшивая в тоненькую папочку только что полученные из лаборатории фотографии. — За что люблю свою работу, так это за неотвратимость. Вот так, бумажка к бумажке — копится, копится дело, толстеет и пухнет, как ненасытный обжора, полнится вещественными доказательствами, и в один прекрасный момент — хоп! — прихлопнет человечка, захрустят его косточки! И никуда ему не деться, не увильнуть. Как только я вот этой рукой написал на папке: дело номер такое-то, фамилию, имя и отчество — все! И неотвратимо его настигнет кара. И запищит человечишко. Невиноватых-то у нас нет. Невиноватых людей вообще нет».
Он полюбовался на дело рук своих, попробовал папку на вес — легка еще была, невесома, но уже чувствовалась в ней упругость, неподатливость. Еще немного и заживет она отдельно, независимо ни от чьей воли. Заботливо и аккуратно завязал ее Виталий Алексеевич тесемочками, как будто запеленал младенца, спрятал в сейф и запер.
День сегодняшний, день, пожалуй, первый по-настоящему весенний, солнечный, был прожит не зря — хорошо поработалось, с пользой. Один штрих остался для его завершения, последний мазок. Он достал из стола пачку бланков повесток и на первом, самом верхнем, в строке после слова «Гражданину» аккуратно вывел: Луппову Феликсу Яковлевичу. Проставил число и время, номер кабинета и свою фамилию. Отделил его от собратьев, подержал в воздухе, любуясь. Экая метаморфоза! Ведь только что была простенькая, невзрачная бумажка, назначение которой едва намечалось: могла она быть употреблена на любое дело — в качестве салфетки, для памятной какой-нибудь записки и даже — пардон, пардон!... Но вот его, Виталия Алексеевича Блохина, волею превратилась бумажка в повестку, — предмет официальный, суровую и грозную посланницу от сурового и грозного учреждения. И ай как вздрогнет, затрепещет сердчишко получившего ее! Как недоуменно уставится, начнет вертеть и так и сяк, гадая: зачем? Зачем он «там» понадобился? И дрогнувшее сердчишко уже не отпустит до самого назначенного часа, ныть будет, и всю свою мелкую ничтожную жизнь человечишко перевернет, прокрутит в голове, вспоминая мельчайшие ее нюансы, за которые можно было бы его привлечь. А нюансов-то этих — ого-го! — сколько. И под каждый можно подвести статью. Право, очень полезная штука — повестка. Мозги прочищает, напоминает: смотри!
Да, невиноватых людей нет. И дело тут не в самом законе, а в том, насколько каждый отдельный индивидуум к нему приспособлен. Закон молчит, закон можно уподобить столбу, вкопанному в землю, вокруг которого привязанные веревочками ходят людишки. У одного веревочка подлиннее, у другого покороче, у третьего и вовсе коротенькая. И вот мы, работники правовых органов, призваны наблюдать, правильно ли они ходят, и чуть что — ап! — за веревочку его к столбу, к закону! И все так благоразумно построено, взаимосвязано. Люблю!
А человек... Что же человек! Человек — та же бумажка, и назначение его зыбко, неясно, пока на такой же вот безликой папке не выведется номер дела и не напишется фамилия, имя и отчество. И обозначаются сначала контуры человека, потом все ясней и ясней определяется его фигура, а потом уж и весь он как на ладони. Сожми только ладонь и...
Такие дела. За сим окончен рабочий день, да только не кончается с ним работа наша! Ненормированная. Двадцать четыре часа в сутки. Мы и во сне трудимся не покладая рук — работники правового фронта. Тянем и тянем. Уж коли вцепился в дело, то натужься, жилы порви, а вытяни. Такая работа.
Виталий Алексеевич встал из-за стола и на затекших слегка ногах прошел к окну. Там на скрытой от посторонних глаз стенке сейфа висело зеркало — в зеркале по выцветшей синеве неба плыли белые и упругие, как полные томления женские груди, облака. Сразу вспомнилась картина в кабинете профессора Чижа. «Хм!» — усмехнулся он и мужественное свое лицо приблизил к зеркалу. Синяки сквозь осыпавшуюся пудру проявились отчетливо, и пришлось смазать, обновить камуфляж. А в остальном ничего, сносно, вернулось лицо в прежние свои формы, те же приятные приобрело очертания. Но хотелось бы, ох как хотелось бы знать, что же произошло той ночью! Кто? — вот в чем вопрос.
— У-ух ты! — сделал Виталий Алексеевич изображению в зеркале козу.
Жениться бы! Ах как хочется тонкую, юную, чистую как...
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!