Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

Итак, начнем, — Виталий Алексеевич локти установил на краю стола, пальцы рук сцепил, на них пристроил свой мужественный подбородок и из такого положения посмотрел на доцента прежним доброжелательным взглядом. — Как видите, я не веду протокола. Пока. Потому что крепко надеюсь на дружеский характер нашей беседы, основанной на полном взаимном доверии. На полнейшем. Прошу пардон за некоторый официоз, но сами понимаете... м‑да. Ну, вам, конечно, невдомек, зачем вас сюда пригласили...

— Почему же? Полагаю, в связи с заявлением...

— Каким заяв..., — сорвалось с языка Виталия Алексеевича, но тут же осекся он, мысленно крепко себя выругав, — Н‑ну да, в связи, разумеется, с заявлением. Но! — он палец указательный предупреждающе поднял вверх. — Хотелось, понимаете, просто поговорить с человеком, по душам побеседовать, — хоть и совладал с собой Виталий Алексеевич, все же заметно было, что он несколько сбит с толку: глаза его уже не смотрели уверенно и доброжелательно, а бегали по столу, перебегали с предмета на предмет. И наткнулись на газету «Правда Благова»: — Да вот, не читали фельетон в нашей газете? — он схватил газету и стал разворачивать, выигрывая время, лихорадочно соображая: какое заявление? под какую бяку подставил его прокурор? И уже более уверенно протянул газету доценту, глянув из-за нее с прежней уверенностью. — Читали?

— А-а, читали, как же! — принимая из его рук газету, покивал Феликс Яковлевич. — Можно сказать, коллективно читали, вслух.

— Да ну! И что коллектив? Как отнесся?

— Клевета! — решительно отмел рукой Феликс Яковлевич и тут же руку обратно вернул, к груди, к сердцу. — Я имею в виду коллектив. Коллектив в целом отнесся отрицательно.

— А вы? Вы лично? — уцепился взглядом за него следователь. — Вы тоже считаете, что все клевета?

— И я..., — пожал плечами Феликс Яковлевич, но пожал все же неуверенно. — В самом деле, чушь какая-то, согласитесь...

— Так-таки и чушь? Так-таки и клевета? Все, все клевета? Вы сами подумайте, дорогой мой Феликс Яковлевич, с какой стати журналист стал бы писать? Не про меня, не про вас, не про кого-нибудь другого, а именно про Чижа? Не мог же он все высосать исключительно из пальца, а? Как полагаете?

— Пожалуй... Может, что и было...

— Вот-вот! Уж что-нибудь да было! Про спирт, например. Наверно, в заведении-то вашем имеются возможности в этом смысле...

— Какие возможности, какие возможности! — всплеснул руками доцент. — Глубочайшее заблуждение!

— Неужели никаких? Вот уже не поверю, чтобы уважаемому директору такого учреждения, как ваше, мог отказать... ну кто там у вас спиртом заведует...

— Все подотчетно, все под строжайшим контролем! Случаются, конечно, утечки, но мизер, мизер! Чтобы напоить целую демонстрацию — это, извините, абсурд!

— Все-таки случаются? Утечки-то? Видите! Ну и куда же профессор их... Сам выпивает?

— Не пьет он. Тем более спирт. Сухое, шампанское... Иногда, правда...

— Что, что?

— Было иногда....Спиртом расплачивался с мастерами. Есть, знаете ли, такие, которые ни в какую не признают оплаты деньгами, а только исключительно спиртом.

— Ну-ка, ну-ка, что за мастера? Любопытно!

— Да ведь профессор наш великий изобретатель, рационализатор. Все время что-нибудь изобретает для своих новых технологий. Инструменты, приспособления. Чтобы изготовить иные — талант требуется. Но почему-то так повелось у нас: что ни талант, то и пропойца. Но, повторяю, это в ничтожных количествах, на благое дело.

— Вот вы как рассуждаете! — осуждающе покачал головой Виталий Алексеевич. — Значит, для достижения благой цели все средства хороши? Так? Даже и противозаконные? — он пристукнул слегка кулаком по столу, черты лица его деревянно затвердели, и заледенели зрачки.

— Да я что, — потерянно взглядывая на это лицо, пробормотал Феликс Яковлевич, — я тоже...

— И вы тоже! И вы тоже способствуете, льете, понимаешь, воду на мельницу! Видя со стороны профессора Чижа злоупотребления властью, служебным положением, вы не подошли к нему, не взяли его за руку, не сказали: «Остановись! Мы не позволим тебе разбазаривать народные средства!» Не‑ет, не сказали! Вы преспокойно соучаствовали в преступлении! Да, вы, дорогой мой, соучастник!

— Не соучастник я! — вскричал Феликс Яковлевич, невольно загораживаясь рукой от ужасного обвинения.

— Да как же: видели, знали и не поставили в известность соответствующие органы. Как же не соучастник! И статья имеется в Уголовном кодексе. Желаете посмотреть?

— Нет-нет, не желаю, я вам верю... Впрочем, что это я... Но ведь из чистых побуждений! — доцент все глубже как бы проваливался, вдавливался в стул.

— А взятки профессору давали тоже из чистых побуждений?! — громыхнул Виталий Алексеевич, выпрямился, метнул в собеседника молнии.

— Какие... взятки? — пришептал Феликс Яковлевич.

— Забыли? Ах, какие мы забывчивые! Ну-ка, напрягите свой ученый мозг, диссертацию свою кандидатскую вспомните...

— Кандидатскую? Не понимаю...

— Не понимаете? Так я напомню... За сколько диссертацию купил! — вдруг грохнул кулаком Виталий Алексеевич и со стула вскочил и, перегнувшись через стол, вперился взглядом в самую душу доцента. — За тридцатирублевую вазу! За тридцать сребреников! Дешевы же нынче диссертации!

— Да что вы такое... Да при чем здесь ваза...

— Вазу профессору давал?

— Не давал, но дарил! — Феликс Яковлевич начал понемногу выкарабкиваться из стула. — Да, дарил! Какая же это взятка! Подарил из чувства благодарности...

— Во-от! — торжествующе гаркнул следователь и с такой резкостью уставил в него указательный палец, что Феликс Яковлевич опять провалился, вдавился в стул. — Из чувства благодарности! Отблагодарить хотели! Так что же это, как не взятка? Он вам диссертацию, вы ему вазу... Прелесть! Идиллия! Вот откуда расплодилось в стране племя горе-ученых... Впрочем, ладно, — все еще полыхая негодованием, он сел, взял чистый лист бумаги. — Итак, факт дачи взятки мы признали...

— Не взятка это! — в отчаянии вскричал Феликс Яковлевич. — Подарок!

— Подарок, подарок, — благодушно уже сказал Виталий Алексеевич, быстро строча по бумаге изящной шариковой ручкой. — Вот этот подарок мы сейчас и оформим, распишемся под ним. Извольте! — он протянул вполовину исписанный листок через стол.

Взял Феликс Яковлевич листок дрожащими руками, хотел прочитать, но строчки двоились,