Байки доктора Данилова 2 - Андрей Шляхов

Пару лет назад я увидел его в жиденькой толпе ярославских коммунистов, отмечавших день рождения Ильича. Присмотрелся — он, точно он. Подходить не стал, только понаблюдал издалека и послушал горячую пролетарскую речь, которую произнес потомок князей Белосельских-Белозерских.

Такие вот метаморфозы, почти как у Софьи Перовской.

Доктор Грушин с большим трудом устроился работать на частную скорую помощь. В сравнении с обычной «скорой» там был рай земной — зарплата в четыре раза выше (дело было в конце девяностых), нагрузка небольшая, машины новые, оборудование в полном комплекте, бомжей возить не приходится… И другие преимущества имелись. Пациенты, правда, гоношистые, но за такие деньги можно и потерпеть.

Однажды Грушина отправили в Питер. Он повез туда даму с переломом ноги. Дама гостила в Москве у своей подруги, известной журналистки (ныне покойной) и неудачно упала на лестнице. Бывает.

Журналистка сопровождала свою подругу. До Питера доехали нормально. А там начались проблемы. После того, как пациентка со всем надлежащим почтением была загружена в квартиру, Журналистка заявила Грушину, что он должен отвезти ее обратно в Москву. Все равно же возвращаться придется.

Грушин попытался было объяснить, что у него новый наряд — доставка питерской бабульки в клинику Института гематологии в Москве. И вообще, «скорая» это вам не такси. Но журналистка нагло уселась в машину и начала орать в стиле: «А ну вези падла! Ты чо, не понял с кем дело имеешь?!». И это еще были не самые энергичные выражения. Когда Грушин об этом мне рассказывал, я ушам своим не верил, потому что в телевизоре эта Журналистка выглядела культурнейшей из культурных. Ну прямо честь и совесть нации, гордость эпохи.

Отчаявшись решить дело миром, Грушин позвонил начальству. Журналистка, в свою очередь, тоже кому-то названивала, не выходя из салона — поднимала волну.

Грушинское начальство взяло тайм-аут, а через час отменило наряд (за бабулькой в Питер ушла другая машина) и разрешило Грушину везти Журналистку в Москву.

Ехали весело, под непрекращающиеся комментарии Журналистки в стиле: «Ну что — поняли кто я такая? Нехрена было брыкаться!». Грушинский фельдшер Миша, человек добрый, спокойный и глубоко верующий, после признался, что у него в прямом смысле чесались руки — хотелось придушить наглую бабу. Грушин стоически молчал. Водитель пыхтел и тоже молчал. Водителю было легче, чем другим членам бригады — он мог отвлечься на управление транспортным средством.

Когда машина остановилась у дома Журналистки, та вышла не сразу. Еще раз проговорила мантры, которые читала всю дорогу и велела Грушину передать начальству, что она их «с. аную шарагу» по миру пустит. Но, наконец-то, ушла.

А на подстанции Грушина и Мишу ждал новый сюрприз. Им объявили, что они уволены. За грубость, нарушение врачебной этики и неуважительное отношение к клиентам. В трудовом договоре были пункты, развязывавшие руки администрации — не оспоришь.

— За что?! — изумился Грушин. — Ведь я сделал все, как мне велели. Вы же сами отменили наряд и распорядились везти эту дуру в Москву. Какая грубость? Какое нарушение этики? Я ей и слова не сказал. А вот она…

— Ее мы уволить не можем, — ответил Грушину главный врач. — А вас можем!

Грушин вернулся на «скорую» и с тех пор бомжей возил без раздражения.

— Подумаешь — воняет от человека немножко, — говорил он водителю и фельдшеру. — Это ничего, можно потерпеть…

А когда вспоминал эту историю, жалел, что не высадил Журналистку на трассе, где-нибудь в глухом месте. Если бы знал, что все равно уволят — высадил бы. Я лично в этом сомневался — эта фурия при попытке ее высадить всю бригаду превратила бы в лысых слепцов.

Жизнь Журналистки, к слову будь сказано, закончилась трагически. Но Грушин здесь не при чем.

К гражданке Дугановой (атеросклероз, гипертония плюс не диагностированная официально шизофрения) однажды не приехала «скорая». Это Дуганова считала, что не приехала, а на самом деле просто задержалась, ибо не приехать на вызов «скорая» в принципе не может. Даже если бригада в аварию попадет или станет жертвой серийного убийцы, то взамен на вызов вышлют другую. Открытый вызов должен быть закрыт — это закон. Но Дуганова решила, что про нее просто забыли, ведь «скорая» приехала уже после повторного звонка на заветный телефон «03»… И на будущее решила подстраховываться.

Подстраховывалась Дуганова грамотно, не иначе как какая-то сволочь из знатоков научила. После вызова к себе на квартиру делала вызов в свой подъезд с поводом «женщина, сорок лет, посинела, задыхается». Затем во двор около дома — «женщина, тридцать лет, без сознания». Иногда поводы менялись местами. Если первой приезжала бригада в подъезд или на улицу, Дуганова встречала ее и говорила: «Это я вызывала, ко мне, просто пока вы ехали, успела до квартиры доползти. Измерьте-ка мне давление…».

Оцените кокетство — «женщина, сорок лет» или «женщина, тридцать лет» — при том, что Дугановой было около семидесяти. Но дело было не в этом…

Дело было в том, что вызывала она через день и без причины — просто дурью маялась своей, не диагностированной официально. Через день! По дури! По три бригады разом! Причем бригады врачебные, ибо поводы к вызовам серьезные, фельдшеров обычно на подобные поводы не отправляют. А на подстанции, обслуживавшей крупный московский район, врачебных бригад было немного — четыре суточных и одна-две полусуточные, которые работали с восьми утра до десяти вечера или же с девяти до одиннадцати.

Объясню для непосвященных — это участковому врачу можно дать кучку вызовов и пусть он их по очереди обслуживает. На «скорой» на каждый вызов направляется отдельная бригада. Даже если вызовы рядом. Даже если все знают, что это «пустышка», ложняк. Такова специфика работы. Кто может поручиться, что на сей раз около дома номер десять по Сарайской улице не лежит «бессознательная» женщина? Никто! Никто не рискнет «поднимать с полу» пять лет срока за то, что не отправил бригаду на вызов к человеку, который скончался, не дождавшись медицинской помощи. И бригада не рискнет не приехать на сто пятьдесят пятый ложняк, ибо себе дороже — надо приехать и убедиться в том, что вызов ложный. Так и ездили. Без конца.

Дуганову неоднократно пытались стыдить. Взывали к совести, обещали передать информацию в милицию, даже загробными карами стращали. Ноль толку, шиш эффекту — сидит, глазки в кучку, и талдычит: «Не понимаю, о чем вы, это у вас какие-то накладки». Ясное дело — всю жизнь поваром в ресторане проработала, привыкла все обвинения отрицать на лету.

— Когда я о Дугановой вспоминаю, мне руки на себя наложить хочется! — сказала однажды на пятиминутке заведующая подстанцией. — Какая же все-таки сука! И нет на нее никакой управы.

Заведующая была молодой, симпатичной и доброй. Даже не просто симпатичной, а красивой — ну прямо Ким Бессинджер в юные годы. И в заведующую был тайно влюблен доктор Мяучкин, выездной врач, мечтавший о научной карьере. И стало Мяучкину так жаль заведующую, а также себя и своих коллег, вынужденных без конца таскаться на дугановские ложняки, что решил он совершить подвиг во имя любви и корпоративной солидарности.