Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

тихо, но строго. Ничего не происходит. Мальчишки пыхтят под байдаркой, которая легонько покачивается. Ник спрашивает, ждет ли их кто-нибудь в Розо-Ривер.

Все нас ждут, отвечает один из мальчишек. Кажется, тот, что помладше. Мы там живем.

Хорошо, говорит Ник. Тогда я предлагаю такой вариант: я дам вам денег на автобус до Розо-Ривер, а вы оставите мне свою лодку. Я поставлю ее у себя в гараже, а вы ее заберете, когда будет удобно. Я запишу вам свой адрес. Сколько стоят билеты до Розо-Ривер?

Из-под байдарки не доносится ни единого слова.

В общем, так, говорит Ник. Вы стойте здесь, никуда не уходите. Я пока пригоню машину. Йоли, запиши им мой адрес, ага?

Наверное, долларов двадцать, говорит кто-то из них. Двадцать долларов – один билет. Ник идет за машиной. Мальчишки снова кладут байдарку на траву, садятся на нее и ждут.

Я спрашиваю: И как там у вас в Розо-Ривер? Они пожимают плечами и смотрят в сторону реки. Я записываю адрес Ника на клочке бумаги. Ник подъезжает, ставит машину у тротуара. Выходит наружу и дает мальчикам деньги на два билета до Розо-Ривер.

Давайте мы вас подвезем до автовокзала, предлагает он. Тот, что помладше, соглашается: Ладно. Но его старший брат говорит, что они доберутся сами. Он берет деньги Ника, кивает младшему, и они идут прочь. Прочь от нас, прочь от реки.

Я кричу: Эй, погодите! Вы забыли адрес! Я бегу следом за ними и вручаю бумажку старшему брату. Пару секунд он глядит на нее, словно не понимая, что это такое, потом убирает ее в карман и снова кивает младшему, мол, пойдем. Я стою и смотрю, как мальчишки уходят. Уходят туда, где, как им помнится, лучше, чем здесь.

Думаешь, они купят билеты? – спрашиваю я у Ника. Мы уже едем к нему домой, с байдаркой на верхнем багажнике.

Я не знаю, отвечает Ник. Главное, мы сумели их перехватить, пока они не спустили байдарку на воду.

Думаешь, они вернутся ее забрать?

Может, и нет. Но я надеюсь, что все же вернутся. Вряд ли это их лодка, если ты понимаешь, о чем я.

Я говорю: Ты спас им жизнь. Ник только отмахивается. Как отмахнулся от моего предложения в ресторане оплатить чек. Как отмахивается от всего, что нельзя доказать научно-лабораторными методами. У меня пищит телефон. Пришло сообщение от Норы: Меня выставили из «Уиннерса»[15] и пожизненно запретили к ним заходить, потому что мы с Мерседес чуть не подрались в примерочной. Уилл опять забыл ключ и сломал дверь. Xxxxoooo.

Я беседую с полицейским. Меня остановили на Шербрук-стрит за то, что я набирала сообщение за рулем. Я еду к Джули выпить кофе, прежде чем мчаться в аэропорт встречать маму. Кто-то настолько вам дорог, что ради него стоило рисковать жизнью и кошельком? – спрашивает полицейский. Кошельком? До меня даже не сразу доходит. Да, говорю я. Это моя дочь. Надо было отправить ей срочное сообщение. Но да, я виновата. Закон есть закон. Сколько с меня?

Тут важен воспитательный момент, говорит полицейский. Важно, чтобы водитель осознал степень тяжести преступления. Штраф символический, минимальный, но само преступление потенциально относится к разряду особо тяжких.

Да, я понимаю. Э… Так сколько с меня?

Он просит предъявить документы на машину. Когда я вручаю ему техпаспорт – это мамина машина, – он хлопает ладонью по крыше и говорит: Не может быть! Мы с Лотти играем в Скрэббл в клубе «Уэверли». Так вы ее дочь? Я улыбаюсь и говорю: Да, одна из. В дополнительной перестрелке (никто ни в кого не стрелял, это просто спортивный термин: в стрельбе из лука так называется борьба за победу в финале при равенстве очков) полицейский десять минут рассыпается в комплиментах моей маме – Лотти невероятная, просто невероятная! Каждый раз делает меня, как мальчишку! Знаете, какой у нее словарный запас? – После чего достает книжку с квитанциями, чтобы выписать мне штраф. Я просто делаю свою работу, говорит он. А вы, мой друг, настоящий засранец, отвечаю я. Кстати, отличное слово из восьми букв: з-а-с-р-а-н-е-ц. Дает много очков.

Он наклоняется к моему водительскому окну. Нельзя называть полицейских засранцами. Его голос звучит чуть ли не виновато. Наконец мы приходим к согласию: он не станет меня штрафовать и ограничится устным предупреждением, а я поклянусь, что больше не буду писать сообщения за рулем и не скажу маме, что он повел себя как… э… засранец.

Мне кажется, она и так-то меня презирает за то, что я служу в полиции, говорит он. Вы что, не заметили, что она ненавидит любую власть?

Вечером мне надо встретить маму в аэропорту. Ей предстоит добираться домой на корабле, поезде, самолете, такси, еще на одном самолете и на собственной машине. Я представляю себе мамин маршрут, все его отдельные этапы, и мне приятно осознавать, что она прилагает столько усилий, чтобы вернуться к нам.

Мы с Джули сидим у нее на веранде и наблюдаем за Тенью, старой собакой, после развода доставшейся ей вместе с детьми. Джули сделала смузи с мятой из собственного огорода. Мы едим салат и пиро́ги, которые она приготовила, словно по волшебству, в своей вечно неубранной кухне, забитой велосипедами и гитарами. В юности Джули играла на бас-гитаре в рок-группе под названием «Сыновья и любовники». Этот дом она купила совсем недавно и еще не успела его обустроить. Она показывает мне резиновый член, который нашла за шкафчиком в ванной.

Я хочу выкурить сигару, говорит она. Только не говори Джадсону. Джадсон – ее нынешний ухажер, с которым она начала встречаться после развода. Он говорит, что прекратит со мной все отношения, если я буду курить, сообщает мне Джули.

Мы смеемся. Мы обе устали. Слишком устали, чтобы бороться за право курить.

Тень – совсем старенькая и страдает артритом. Она давно не в состоянии бегать, но ее по-прежнему привлекает сама идея, поэтому Джули играет с ней в игру, которую называет «Бег за Тень». Не «за Тенью», а именно «за Тень». Игра заключается в следующем: Джули говорит «сарай», или «калитка», или еще что-нибудь, и бежит туда сама, а Тень сидит, смотрит и радостно лает. Утомившись от беготни, Джули возвращается на веранду и докуривает сигару.

Как ты думаешь, мы все еще страдаем из-за того, что наших дедушек-бабушек убивали в Восточной Европе? – спрашиваю я.

А мы разве страдаем? – отвечает она. У меня только бабушка не сумела спастись. Не смогла убежать, потому что была на девятом месяце беременности. Дедушка спасся. И спас всех детей.

Ты не думаешь, что такая семейная история сказывается на нас даже сейчас?

Джули пожимает плечами, попыхивая своей