Обмани меня дважды - Мередит Дьюран

Остальные слова выпрыгнули из статьи: заслуживающий одобрения. Преданный. Скромный…

Иллюстратор постарался и очень похоже изобразил красивую линию носа Бертрама.

Аластер подумал о кровати в соседней комнате. У него появились новые ощущения, когда он сменил кровать на диван, но сколько же ночей он провел на той кровати рядом с Маргарет, даже не представляя, как она обводит его вокруг пальца.

Маргарет не осмелилась бы спать с Бертрамом в этом доме. Но ради собственного удовлетворения Аластер приказал вынести из покоев герцогини всю мебель и отправить ее на аукцион. Всю, кроме огромной кровати с пологом, на которой она спала. Ее он прошлой весной разломал голыми руками и оправил обломки в работный дом – на растопку.

Из состояния оцепенения герцога вывел какой-то шум: стук, тихий вскрик. Подняв голову, он увидел светловолосую горничную, которая поправляла вазу. Поймав на себе его взгляд, горничная замерла от ужаса, как лиса на перекрестье.

– Продолжай, Мьюриел! – Экономка дала это указание от двери в спальню, откуда она, подбоченясь, наблюдала за горничными.

Герцог раздраженно отложил газету. Эта дамочка обладает удивительной способностью излучать властность, которой она на самом деле не обладает.

– Миссис Джонсон, скажите-ка мне кое-что.

Она повернулась к нему со спокойной улыбкой. Интересно, она смотрела на свое отражение в зеркале? У нее была гладкая, без морщин, кожа с легким румянцем и веснушками, как у ребенка. Осознает ли она, сколько ей лет? У нее достаточно причин бояться его. Видит бог, она видела его в таком состоянии… о котором ему и думать не хочется. Впрочем, она всего лишь прислуга. И что это значит?

Она думала, что он на грани самоубийства.

Марвик стиснул зубы. Она – всего лишь прислуга. Но это не важно. Его раздражала ее ленивая манера двигаться, словно никто не мог удивить или испугать ее – даже он. Ее уверенность бессмысленна. Ей есть хотя бы двадцать пять лет? О чем только думал Джонз! Экономка не должна быть такой молодой! Ее волосы яркие и живые, как флаг. Вообще-то это чертовски смешно. Без сомнения, волосы крашеные.

Ему надо потолковать с Джонзом. Добраться до дна этого нелепого решения взять ее в экономки.

– Я хочу знать, – промолвил он ледяным тоном, – не могут ли служанки выполнять свои обязанности без вашего присмотра? – Она постоянно находится рядом. – Вам больше нечем заняться?

Оливия пожала плечами.

– Я счастлива потратить время на то, чтобы обеспечить комфорт для вашей светлости.

Против его желания, о котором он ей говорил. Да, он это заметил. Герцог не смог бы объяснить, почему продолжает терпеть ее. Наверное, от скуки. От извращенного удивления ее безумству. И у нее самая мягкая кожа, к какой он когда-либо прикасался.

Герцог поерзал на месте – последняя мысль пришлась ему явно не по нраву.

– Я говорю не о себе, – резко промолвил он. – Я говорю о прислуге. Если они не знают, что надо делать, и не могут обойтись без вашего присмотра, то я предлагаю вам это исправить.

Оливия с готовностью кивнула:

– Отличный план, ваша светлость. По сути, я уже начала это делать. Нормальное человеческое желание – угодить своему хозяину, верно? И я воспользовалась возможностью сделать это. – Она засияла. – Боюсь, в последнее время вам не хватало заботы.

Марвик изумленно смотрел на нее. Да как она смеет осуждать его?

Оливия наградила его еще одной очаровательной улыбкой.

Марвик нахмурился и перевел глаза на газету. Ему не нравилась ее улыбка. Пока экономка не улыбается, она кажется безобидной простушкой. Очень молодой, но с налетом интеллекта – ха! Впрочем, это впечатление слишком обманчиво и наверняка появляется из-за ее очков и странного правильного говора.

Но вот улыбка разрушает иллюзию того, что у нее такое уж безупречное лицо. От улыбки на ее щеках появляются ямочки. Она привлекает внимание к ее рту, к ее пухлым губам. Правда, пухлая у нее только нижняя губа. А верхняя…

Это его не касается. А если экономка и… – такое может прийти в голову, только если дать воображению о-очень большую волю – …хорошенькая, то это еще один изъян. Экономки не бывают хорошенькими. Хорошей экономке столько лет, что в ней трудно узнать женщину.

– Сколько вам лет? – спросил он, не поднимая глаз от газеты.

– Достаточно для того, чтобы оценить преимущество чистоты, ваша светлость. Поверьте, вы высоко оцените результаты нашей работы.

Марвик уставился на заголовок. Ее следовало бы отчитать за это нахальство. Он должен уволить ее. Опять. Черт возьми, почему она все еще здесь?

Герцог глубоко вздохнул. Это помогло ему удержать язык за зубами. Господи! Воздух в комнате становился чистым и свежим, и его поразило, что ему это… нравится.

Эта мегера права. Его покои давно пора отмыть.

– Следите за своим языком, – приказал он и раздраженно расправил газету. Джонз мог бы погладить ее и получше. Пора бы ему научиться это делать.

Через мгновение молчание стало досаждать ему. Он сделал ей замечание. Она должна извиниться. Она подает плохой пример горничным.

Марвик поднял глаза, чтобы сказать очередную резкость, и увидел, что она помогает одной из горничных. Служанка обнаружила стопку нераспечатанных писем у него на буфете. И попыталась принести ему эту кипу голыми руками. Миссис Джонсон зашептала ей:

– На серебряном подносе, Мьюриел. Тебе же это известно.

– Но их так много.

Миссис Джонсон подняла голову и заметила, что он за ними наблюдает.

– Ваша светлость, как рассортировать вашу почту? Быть может, вам будет удобно, если мы разложим ее по алфавиту?

Господи, чем это поможет?

– Оставьте ее на месте.

– Но для того, чтобы хорошенько промыть буфет…

– Я же сказал, оставьте ее!

Его губы сжались в узкую упрямую линию. Ее лицо стало краснеть, отчего веснушки проступили на нем еще отчетливее. Веснушки сейчас не в моде; такое обилие веснушек можно счесть уродством. И как получилось, что все они собрались на розах ее щек?

Злясь на самого себя, герцог вновь занялся газетой.

– Может быть, – снова заговорила экономка, – если бы я разложила их по почтовым маркам…

– Нет. – При одной мысли обо всех этих письмах он почувствовал тяжесть в груди. Стопка писем росла и росла. Не получив ответ, написавшие письма люди должны были подумать, что он не хочет о них и слышать. Но они просто продолжали писать и писать. Святой господь! Ответишь одному – и придется выяснять, чего хотят все остальные.

– Сожгите большую часть писем!

Молчание.

Герцог смотрел на газетные строчки. С таким же успехом он мог бы пытаться прочесть египетский манускрипт.