Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий

зовет Нина Васильевна. Ты ей не для хвороста нужен. Идем скорей! — сказала Мая, и мы втроем побежали на хоздвор.

На хозяйственном дворе вокруг старшей вожатой вертелся весь костровый актив. Бригада с телегой отправлялась в лес за хворостом, гладились какие-то костюмы, а сама Нина Васильевна бегала и командовала, как заводная. Костры были ее коньком, и распоряжения она отдавала уверенно и весело.

— Соколов, у меня для тебя важное поручение! Ты человек серьезный и справишься. Вот сейчас… — Она стала писать что-то на листке бумаги. — Сходи на ту сторону поселка, в лагерь «Лучистый», и возьми у киномеханика коробку с кинолентой. Я обо всем договорилась. А это тебе доверенность. — Нина Васильевна вручила мне записку и подтолкнула в спину, чтобы быстрей шел.

Я забыл, что я «человек серьезный», и побежал галопом, с прискоками. Возле столовой меня кто-то догнал и коснулся рукой плеча. Это была Мая. Я нисколько не удивился. Майка бегала быстрей всех в лагере. Прикусив нижнюю губу, она смотрела на меня и, видимо, не решалась говорить.

— Чего тебе? — спросил я.

— Митя, я хотела сказать, что, если… если приедут твои, я велю им ждать… Хорошо?

— Да, да, конечно!.. Пожалуйста! Я скоро вернусь!..

— Поскорей возвращайся! — крикнула вдогонку Мая, и я еще быстрее помчался вперед.

За обедом я все время думал о том, что теперь мне уже не страшно говорить с Маей и хорошо было бы посоветоваться с ней насчет моих стихов. Тетрадки у меня здесь не было, но многое я знал на память. Я уже давно хотел почитать ей стихи. И вдруг у меня мелькнула мысль: а что, если написать ей записку и в ней об этом сказать; только о стихах, ничего больше? Я ведь еще никогда не писал записок, считал, что это чепуха и никому они не нужны. А теперь захотелось написать.

В столовой было шумно, все говорили о предстоящем костре, и никто не обращал на меня внимания. Я достал из кармана тетрадь, в которой записывал отрядные дела, оторвал четверть листа и написал:

«Мая, хочу посоветоваться с тобой насчет одного важного дела. Жди после полдника возле летней эстрады. Митя».

Потом свернул записку вчетверо и тут лишь призадумался. Как ее передать? Если сейчас и прямо в руки, то зачем эта записка? А мне очень хотелось, чтобы она именно ее получила. И я нашел способ, как передать.

Когда Мая на меня посмотрела, я показал записку и положил ее под ящик с цветами, который стоял на барьере, окружавшем столовую. Мая закивала головой. Она, конечно, поняла, что ей нужно сделать.

Во время «мертвого часа» я с разрешения Валерия дописал еще две частушки и каждый куплет переписал на отдельный листок. Мая и Оля должны были размножить песню «Про Васю». Они оказались находчивей, чем я, и побежали в бухгалтерию печатать на машинке.

Костер! Костер!

На полянке за лагерем триста ребят. В центре, где из кирпичей выложена звезда, возвышается гора хвороста. Слева между двумя деревьями натянута простыня — экран, а в пятнадцати шагах от нее у киноаппарата колдуют Валерий и Нин-Вас…

Нет, подождите, об этом надо подробно.

Все это идея Нин-Вас. Тут честно надо сказать: здорово она придумала! Сегодня на костре должен был выступить с беседой старый большевик, который был знаком с Лениным. Нин-Вас трижды ездила в город договариваться с ним. Но он заболел. Старшая вожатая размышляла недолго и вот послала меня в «Лучистый» за кинолентой.

Когда мне в обмен на записку вручили маленькую узкую бобину с лентой да еще сказали, что это мультипликат «Мальчиш-Кибальчиш», я удивился. Зачем нам на костре детская картина? Я даже в душе посмеялся над Нин-Вас. Но оказалось, что я был не прав. Потом сами поймете.

С пяти часов над узкопленочным аппаратом, который год простоял в кладовой без дела, трудился наш Валерий. Он же механик. До этого тоже додумалась сама Нина Васильевна. Теперь она стояла возле него и приговаривала:

— Золотые руки у вас, Валерий! Вы же просто клад для пионерского лагеря!

Она хвалила его, забыв, что о нем говорила два дня назад. Впрочем, старшая действительно была не злопамятна. Сейчас она, как фея-волшебница, отдавала распоряжения, и все мгновенно исполнялось. Просто нам передалось ее торжественное настроение, и потом на костре еще никогда никто не показывал кино.

И вот сгустившуюся синеву неба кто-то словно начал протыкать карандашом, и в просветы выглянули сразу десятки звезд. Когда я уселся на место, уже читали список почетных кочегаров. В числе первых был назван Захар. Он обеспечил сбор и доставку хвороста. За что попал в кочегары я, не знаю. Когда Жора-баянист торжественно заиграл «Отцы о свободе и счастье мечтали…», мы подожгли костер. Пламя взлетело до самых вершин, а может, и выше. Я «шуровал» вовсю и слышал, как от огня потрескивают мои волосы, но было не до этого. «Давай, давай!» — кричал Захар и как сумасшедший бросался в пламя.

Но вот в гудение и ропот пламени ворвался низкий голос динамика. Музыка сразу залила поляну, и луч из аппарата, распоров синеву, поджег экран. Это было здорово! В сотый раз мы смотрели «Мальчиша», но сегодня это было в тысячу раз интересней. Мальчиш-Кибальчиш собирал свое войско против врагов, красные конники, подняв алые знамена, вихрем неслись на буржуинов, и мы, сидящие у костра, тоже, были участниками этих сражений. Никто даже не подумал о том, что это детский фильм.

Как только погас экран, раздались дружные аплодисменты, а когда они стихли, все услышали спокойный голос Демьяна Захаровича:

— Молодец, Нина!

А Нина Васильевна уже дирижировала общелагерным хором.

«Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка…» гремело в лесу, и пламя снова взлетало к вершинам сосен. Как-то сам собой начался концерт.

Сперва выступали младшие отряды. Ребята читали стихи и танцевали. Когда их номера закончились, Нин-Вас велела три младших отряда вести в лагерь. И вот после этого образовалась пауза, какое-то непонятное ожидание. Девчонки зашушукали, заспорили, а Нин-Вас удивленно смотрела на наш отряд. Потом повернулась к Валерию, но тот почему-то пожал плечами и кивнул головой на Жору-баяниста. Нин-Вас махнула рукой и так посмотрела на Демьяна Захаровича, будто сказала: «Ну вот, я же знала, чем это кончится!» По рядам тоже прошел тревожный шумок. Но в эту минуту поднялся Жора-баянист и сказал:

— Первый отряд, приготовиться! Исполняем новую песню — «Про Васю»,