Предатель. В горе и радости - Арина Арская

считаться и к которой надо относится с уважением.

И нет. Это не обида женщины, которая любила и была обманута мужем, а она на него положила жизнь.

Не ложила я жизнь на Гордея.

Из-под этой злобы выходит то, что отравляло меня все эти годы.

— Легко, да? А ты у нас сложности не любишь, — цежу я сквозь зубы. — Тебе было очень удобно в тени отца, потому что сам ничего из себя не представлял! Ты ничтожество!

Я выплевываю последние слова и сама в ужасе замолкаю.

Я даже свой голос, если честно, не узнала. В нем не ревность клокотала, а презрение и высокомерие.

И про ничтожество, между тем, было сказано без привязки к Вере. Это восприятие Гордея во мне было до Веры.

Обманутая женщина чувствует боль, жалость к себе, горькую обиду, а у меня выплеснулась фонтаном желчь, которую я долго копила.

Когда в мою душу упала первая капля вот этой незаметной неприязни и отчуждения к Гордею?

Я выходила замуж за него влюбленная и восторженная.

— Наконец-то ты это сказала вслух, Ляль, — Гордей хмыкает, а глаза черные-черные.

Я прижимаю пальцы к губам.

Гордей был для меня не мужем, а ничтожеством, мнение которого в последнее время меня не особо интересовало.

Как так?

В начале брака я смотрела на него совсем другими глазами. Он был для меня самый-самый, а потом в нашу семью вполз Вячеслав со сладкими речами, какая я замечательная и как Гордей должен быть благодарен судьбе.

И вместе с этими комплиментами он лил мне в уши, что Гордей не то, чтобы чмо, но его ждет долгая жизнь, в которой придется многому научиться. Он еще молодой, глупый, и успехи его пока незначительные. И его важно направлять, подталкивать…

И вроде бы все эти слова свекра несли смысл, что я поддержка для мужа, но в итоге они извращались в моей душе до “мой сын слабак и ждать от него многого не стоит”.

А эти шутки вскользь и наедине о прошлых неудачах Гордея? Подавались с якобы с отцовской любовью и беспокойством, но на деле мне скармливали яд. И я глотала. С восторгом.

Нет, никто никогда не говорил, что Гордей неудачник, и даже типа гордились им, но впитывала я то, что было спрятано под лживой заботой о сыне.

Месяцами, годами Вячеслав по капле пробивал мою слабую душу. Мастер манипуляций, скользкая тварь, гнилой мерзавец все обыгрывал так, чтобы во мне не было уверенности в Гордее, как в партнере, но в то же время я не должна была соскочить с крючка брака.

И нет.

Не был Гордей плохим человеком, а тем более ничтожеством.

Он старался достигать своих вершин, участвовал в воспитании детей, и любил меня. Да, не так, как должен был по мнению его отца. Он никогда не фонтанировал красивыми жестами, букетами цветов, пустыми комплиментами, но его внезапные редкие объятия были крепкими, жаркими и уютными.

Были.

Я повелась на цветы, громкие слова, на сраную показуху, в которой Вячеслав был золотым профи.

В последний год я вообще не могу вспомнить, чтобы Гордей схватил меня, прижал к себу и молча уткнулся в шею. Зато цветов хоть жопой жуй.

Комплиментов — гора.

Подарков — вагон.

И каждодневная игра на радость семьи, которая восторгалась, какая мы красивая семья.

И меня это устраивало. Я была довольной.

— Гордей, я… — шепчу я в пальцы, в ужасе глядя в темные глаза, в которых нет обжигающей обиды или ярости. — Я…

Я сказала вслух то, что он давно прочувствовал в отношениях со мной.

— Гордей… я не должна была…

— Мы же сегодня такие честные друг с другом, — усмехается.

В его кармане вибрирует телефон, который он торопливо выхватывает и смотрит на экран. Затем закрывает ноутбук, подхватывает его со стола и встает:

— Пойдем, — выходит из-за стола. — Нас ждут.

Останавливается под моим недоуменным и загнанным взглядом:

— Тебя в клинику сопроводит один из моих людей, а я сам я поеду к себе в офис и займусь ноутбуком, — устало вздыхает.

— Я сама… — закрываю глаза, чувствуя себя куском грязной ветоши. — Могу сама в клинику…

— Ты не в себе, — отвечает Гордей. — Одну тебя сейчас отпускать нельзя. Сам же я там в клинике… я не знаю, чего от себя ожидать, ясно?

— Да и не нужен ты там, — говорю я, не осознавая смысла сказанного..

— Верно.

Шагает к двери, и я встаю на ватные ноги. Зачем я это ляпнула?

И вспышками в голове проносятся отрывки воспоминаний, в которых я говорю Гордею на его предложения в чем-либо помочь:

— Да мы тут сами, — на кухне на совместной готовке ужина.

— А Слава уже починили беседку, — на крыльце ловлю Гордея с досками и инструментами. — Блин, вчера только сказала, а сегодня с утра уже все сделал.

— С Вячеславом договорилась, что отвезет в цветочный…

Я до боли кусаю кончик языка, чтобы остановить этот калейдоскоп памяти, которая решила сейчас сыграть со мной в злую шутку.

— Идем, — Гордей распахивает дверь, и отстраненно смотрит на меня. — Обойдемся без лишней беготни.

Глава 32. Тебе же нравятся хабалки

Василий, один из охранников Гордея, молча шагает рядом со мной. Сбитый мужик с широкими плечами, бычьей шеей и квадратным мрачным лицом.

Отправили его со мной, похоже, чтобы я в панике не сбежала, потому что поддержки я вряд ли от этого молчуна получу, а мне именно она сейчас нужна.

Не какой-то левый мужик, которого, кстати, я вижу в первый раз в своей жизни, и мне с ним некомфортно.

И я все еще в пиджаке Гордея. Я вцепилась в его полы и не могу отпустить, пусть и понимаю, что защиты эта стильная строгая тряпка мне не даст. Но снять не в силах.

— Вась, иди в машину, — раздается позади голос Гордея.

Останавливаюсь и замираю.

Какого черта? Он же сказал, что оставит меня тут на попечение своего верного песика, а сам свалит требовать у программистов взломать ноутбук.

Тревога внезапно отступает, и я начинаю злиться.

Какой он непостоянный.

Решил сам все проконтролировать? Вряд ли после моих слов, что он ничтожество, он проникся ко мне сочувствием.

И тут я вспоминаю слова Вячеслава, который однажды заявил, что мужчины если и ненавидят женщин, то лишь за неуважение.

Было