Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров

Вместо того чтобы принять или отвергнуть это положение, вы подставляете аномальных, безъязычных людей, глухонемых, у которых нет языка и мысли которых, конечно, не могут возникнуть на базе языкового материала. Как видите, это совершенно другая тема, которой я не касался и не мог коснуться, так как языкознание занимается нормальными людьми, владеющими языком, а не аномальными, глухонемыми, не имеющими языка.

Вы подменили обсуждаемую тему другой темой, которая не обсуждалась.

2. Из письма т. Белкина видно, что он ставит на одну доску “язык слов” (звуковой язык) и “язык жестов” (по Н. Я. Марру, “ручной” язык). Он думает, по-видимому, что язык жестов и язык слов равнозначны, что одно время человеческое общество не имело языка слов, что “ручной” язык заменял тогда появившийся потом язык слов.

Но если действительно так думает т. Белкин, то он допускает серьезную ошибку. Звуковой язык или язык слов был всегда единственным языком человеческого общества, способным служить полноценным средством общения людей. История не знает ни одного человеческого общества, будь оно самое отсталое, которое не имело бы своего звукового языка. Этнография не знает ни одного отсталого народа, будь он таким же или еще более первобытным, чем, скажем, австралийцы или огнеземельцы прошлого века, который не имел бы своего звукового языка. Звуковой язык в истории человечества является одной из тех сил, которые помогли выделиться из животного мира, объединиться в общества, развить свое мышление, организовать общественное производство, вести успешную борьбу с силами природы и дойти до того прогресса, который мы имеем в настоящее время.

В этом отношении значение так называемого языка жестов ввиду его крайней бедности и ограниченности – ничтожно. Это, собственно, не язык и даже не суррогат языка, могущий так или иначе заменить звуковой язык, а вспомогательное средство с крайне ограниченными средствами, которым пользуется иногда человек для подчеркивания тех или иных моментов в его речи. Язык жестов также нельзя приравнивать к звуковому языку, как нельзя приравнивать первобытную деревянную мотыгу к современному гусеничному трактору с пятикорпусным плугом и рядовой тракторной сеялкой.

3. Как видно, вы интересуетесь прежде всего глухонемыми, а потом уж – проблемами языкознания. Видимо, это именно обстоятельство и заставило вас обратиться ко мне с рядом вопросов. Что же, если вы настаиваете, я не прочь удовлетворить вашу просьбу. Итак, как обстоит дело с глухонемыми? Работает ли у них мышление, возникают ли мысли? Да, работает у них мышление, возникают мысли. Ясно, что, коль скоро глухонемые лишены языка, их мысли не могут возникать на базе языкового материала. Не значит ли это, что мысли глухонемых являются оголенными, не связанными с “нормами природы” (выражение Н. Я. Марра)? Нет, не значит. Мысли глухонемых возникают и могут существовать лишь на базе тех образов, восприятий, представлений, которые складываются у них в быту о предметах внешнего мира и их отношениях между собой благодаря чувствам зрения, осязания, вкуса, обоняния. Вне этих образов, восприятий, представлений мысль пуста, лишена какого-то ни было содержания, то есть она не существует.

22 июля 1950 г.»[1279].

Черновой вариант «Ответа» содержал заключительную фразу, которую Сталин вычеркнул из публикуемого текста: «Пример с детьми, приводимый т. Фурером, где он ставит на одну доску детей и глухонемых, не совсем подходит, так как у детей все же есть способность речи, есть какой-то небольшой словарь»[1280].

Рассмотрим несколько подробнее и вопросы и ответы. Сталин, будучи опытным полемистом, верно подметил общие критические моменты в письме и Белкина и Фурера. Они с разных позиций, но одинаково ставили под сомнение справедливость всей языковедческой конструкции вождя, затрагивая, казалось бы, второстепенный вопрос о способности к мышлению глухонемых людей и детей раннего возраста. Напомню, Сталин в предыдущих статьях несколько раз весьма настойчиво повторил, что человек мыслит исключительно словами и фразами и поэтому единственным человеческим языком следует считать язык фонетический, звуковой. Тем самым он в один мах перечеркнул самую суть языковедческой концепции Марра и заодно поставил под сомнение способность к мышлению детей и людей, от рождения лишенных слуха («аномальных», «безъязычных», по терминологии Сталина). В черновом варианте он сначала даже написал: «Я имею в виду нормальное человеческое общество, имеющее свой язык», а затем эту фразу вычеркнул и разделил на «нормальных» и «аномальных» («немых») людей, но не общества[1281]. Видимо, поразмышляв и поколебавшись, он все же решил признать право на способность к мышлению глухонемых людей, о чем можно судить по тому, что третий пункт своего «Ответа» он вписал последним[1282].

Важно отметить, что Марр подкреплял свою теорию стадиального развития языка человечества отнюдь не ссылками на ручную речь глухонемых людей. Уже во времена Марра и за рубежом, и в нашей стране стали разрабатываться эффективные методики, с помощью которых большинство глухонемых людей овладевали не только ручным языком, но и языком фонетическим путем обучения чтению по движениям губ собеседника неслышимых ими звуков и выработке на этой основе навыков фонетической речи. Тем самым была воссоздана (или заново создана?) переходная форма от языка жестов и мимики к языку фонетическому и – наоборот. Но Марр, в отличие от корреспондентов Сталина, имел в виду совсем не языки глухонемых или слепых людей (которые также вынуждены переводить при чтении тактильные, осязательные ощущения в слово и – наоборот), а материалы современных этнографических исследований в среде «нормальных» людей и независимые наблюдения своего знаменитого современника, французского психолога, философа и этнолога Люсьена Леви-Брюля.

Дипломированный советский педагог того времени (Белкин) не мог не знать из курса детской психологии и о том, что ребенок на самых ранних этапах умственного развития также пользуется элементами кинетического и жестового языка, сопровождая их нерасчлененными, диффузными звуками. В связи с этим не могу не отметить того, что Марр был близко знаком не только с уже упоминавшимся Сергеем Эйзенштейном, но и с крупнейшим советским психологом Л. С. Выготским и его учеником А. Р. Лурией. В эти годы Выготский и Лурия были захвачены близкой Марру идеей – анализом сдвигов в мышлении отсталых народов СССР, связанных с радикальными, формационными преобразованиями в государстве. Кроме того, в фундаментальных работах Выготского по педологии (детской психологии) кинетический этап в становлении индивидуального человеческого мышления и речи особо оговаривался. А незадолго до смерти и Марра, и Выготского (1934 год) они вместе с Эйзенштейном и Лурией намеревались начать совместную большую работу по истории и теории киноязыка. Скорее всего, инициатором этого содружества стал Эйзенштейн, который уже в течение нескольких лет был очарован самой возможностью конструирования языка нового искусства, опираясь на парадоксальные построения Марра о расщеплении семантических пучков, о принципах мышления людей доисторических эпох, о конечном синтезе всех языков человечества в единый и др. Проживая в Мексике, он раз за разом отмечал «формационные» различия в культуре, обычаях и мышлении коренных народов. Однажды он нашел развалины дома, в котором когда-то проживал В. Гумбольдт.