Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Она решила, что никогда не вернется ни в полевой госпиталь, ни в какой-то еще. Но и прятаться не собиралась. Все это пришло Вирджилии в голову еще тогда, когда она стояла перед палаткой, уже понимая, что этому расследованию может помешать только вмешательство какого-то очень влиятельного человека. Настолько влиятельного, чтобы разрушить все планы миссис Нил или даже мисс Дикс.

Вирджилия сидела на палубе, закутавшись в плащ и поставив вещи рядом. Несмотря на ситуацию, она ни о чем не сожалела. Южане виноваты в смерти Грейди, и она в отместку забрала одну жизнь, как делают это сами конфедераты. Как делали библейские цари.

Да, ей было жаль, что она больше не сможет работать сиделкой. Эта работа придавала ее жизни смысл, которого ей так не хватало после трагедии в Харперс-Ферри. Но она, по крайней мере, завершила свой боевой путь как настоящий хороший солдат. Убив врага.

А теперь ей предстояло другое дело. В холодном воздухе раннего утра, чувствуя спокойную решимость, она сошла на городской причал. Нужно только найти какую-нибудь комнату и привести себя в порядок – а потом она сделает все, чтобы встретиться с конгрессменом Сэмом Стаутом.

Лежа на койке Хартвудского госпиталя для выздоравливающих, Билли снова вернулся к своим записям:

5 июня, воскресенье. Тепло. По вечерам мы должны закутываться в москитную сетку, или нас сожрут. Тюльпанные деревья и багрянники затеняют наш больничный корпус даже в самые жаркие часы, но ничто не может ослабить кладбищенскую вонь, которая висит над всем городом с тех пор, как генерал Г. начал наступление. Потери просто чудовищные, погибших не счесть.

Достойных доверия новостей получить не удается, но санитары мне говорили, что в шести-восьми милях от Ричмонда идет большое сражение. Возможно, после него все наконец закончится и я смогу вернуться домой, к тебе, моя любимая жена. А если нет, то через несколько дней отправлюсь обратно в Виргинию – пуля, что попала в мою ногу, прошла навылет сквозь мышцу, не причинив особого вреда, хотя я все еще ковыляю все так же неловко, как во время побега из Ричмонда (хотя тогда это было по другой причине).

Я не хочу возвращаться на службу, и мне ничуть не стыдно признаваться в этом. Но придется, потому что, если Г. проиграет у Ричмонда, все это безумие продолжится.

Старина Эйб на следующей неделе в Балтиморе будет снова выдвигаться в кандидаты – теперь от какой-то Партии национального союза, спешно созданной явно для того, чтобы объединить менее радикальных республиканцев и военных демократов. У меня нет никакой уверенности в том, что Л. победит на выборах. Очень многие против него, и их с каждым днем становится все больше. Вчера вечером один офицер здесь открыто заявлял об этом. Сказал, что тот, кто прирежет президента, сослужит стране самую лучшую службу. Как глубоко еще мы погрязнем в безумии, прежде чем закончится этот кошмар?

В тот день, когда Линкольн победил на повторном выдвижении в кандидаты, совсем ненамного обойдя второго претендента от той же партии – бывшего губернатора Теннесси, а теперь сенатора Эндрю Джонсона, Изабель забрала близнецов и уехала в их летний дом в Ньюпорте. Жизнь в Вашингтоне стала невыносимой. Почти каждый час поезда и пароходы с убитыми грохотали по Лонг-Бридж или швартовались у причалов на Шестой улице. Повсюду бродили гробовщики с тусклыми лицами, изнуренные стремительным взлетом своей торговли и подсчетом барышей. В окружные военные госпитали было втиснуто от восемнадцати до двадцати тысяч пациентов. Раненые гуляли даже в лучших районах города, и их вонь перебивала самые стойкие духи.

Стэнли не возражал против отъезда жены. Это давало ему возможность более свободно посещать одну молодую особу, с которой он познакомился как-то апрельским вечером, когда вместе с несколькими приятелями-республиканцами, уже в сильном подпитии, заглянул в «Варьете» – довольно крупный театр на Девятой улице, чей фасад украшали флаги, а над ярко-белым фонарем вращалось большое прозрачное колесо, сверкая всеми цветами радуги.

В зале сидели почти одни мужчины. Прежде чем на сцене появились слезливые солистки, китайские акробаты и комики с выкрашенными черной краской лицами, к удовольствию зрителей, выступила группа скудно одетых танцовщиц, настраивая публику на патриотический лад. Самая хорошенькая из танцовщиц, полногрудая девушка лет двадцати, неожиданно заставила Стэнли вскочить со своего места и заорать вместе с десятками потных, жующих табак солдат вокруг него.

Держа в каждой руке по десятицентовой порции виски, Стэнли смотрел только на нее, а потом встретился с красоткой за кулисами, что оказалось совсем не трудно. Юную леди сразу привлекла его дорогая одежда, солидный возраст, а также его заявление о том, что он является доверенным лицом министра Стэнтона, сенатора Уэйда и конгрессмена Дэвиса заодно.

Имена двух последних сенаторов в эти дни не сходили с газетных страниц. Своим Планом реконструкции Юга, билль о котором недавно прошел в конгрессе, они открыто объявили войну скромной президентской программе послевоенной реорганизации. Согласно этому плану, статус каждого южного штата мог быть восстановлен только после того, как половина проживающих в нем мужчин принесет присягу на верность США, в то время как Линкольн говорил только о десяти процентах. Другие условия билля Уэйда – Дэвиса были столь же жесткими, и президент ясно дал понять, что наложит на него вето.

В отместку разъяренный Уэйд выступил с публичным заявлением:

– Власть конгресса первостепенна, и ее должны уважать все, в том числе то мрачное существо, которое обитает в Белом доме и каждый день покрывает и свой кабинет, и всю нацию все бо́льшим позором.

На приеме, где Уэйд впервые высказался в подобном духе, Стэнли бурно аплодировал и бестолково кричал:

– Точно, слушайте!

Он не стал заходить так далеко, чтобы присутствовать на съезде в Кливленде, где республиканская фракция выдвинула своим кандидатом генерала Фремонта. Но он ратовал за свержение Линкольна, о чем, как и о многом другом, поведал своей новой возлюбленной.

Мисс Джинни Кэнери – так она назвала себя, заменив непроизносимое имя, данное ей ее отцом-арабом, – была впечатлена его друзьями почти так же сильно, как и его неистощимым кошельком. В тот день, когда уехала Изабель, они лежали нагишом в дешевой квартирке мисс Кэнери на острове, откуда Стэнли обещал ее вскоре переселить.

Захмелевший после бурбона, Стэнли перевалился на свой пухлый живот и начал ласкать темные соски мисс Кэнери кончиками пальцев. Обычно в такие моменты она не переставая улыбалась. Но не в этот вечер.

– Милый, – проворковала она, – я хочу посмотреть на фейерверк. Хочу услышать духовой оркестр!

– Джинни… – сказал Стэнли так, словно объяснял что-то бестолковому ребенку, – этот праздник – пощечина моим лучшим друзьям. Разве я могу туда пойти?

– О, ты не поэтому отказываешься! – захныкала Джинни, переворачиваясь и показывая Стэнли свой пухленький зад.