Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 - Иван Сергеевич Шмелев

«все в прошлом!» Олечка отозвалась из другой комнаты: «нет, все с нами, _е_с_т_ь!» Среднев подмигнул мне: «для нее прошлого не существует, _т_е_п_е_р_ь… все неизменно, вечно, не гераклитовское движение, — и все — _ж_и_в_о_е». Я промолчал, в философии я профан, помню из Гераклита одно только…[352] что «все течет». Но Среднев любил пофилософствовать. — «У ней все теперь, как говорится, — „через призму религиозного восприятия“, — продолжал он, понизив голос, — и весь наш „абсурд“ _т_е_п_е_р_ь_ нисколько ее не подавляет, он _в_н_е_ ее. Некое, как говорится, духовное просветление. Вот, говорите, видели вы нашего „Иова“… его смололо, все точки опоры растерял, и теперь из тьмы своей вопиет… „о всех и за вся“, как говорится…» — «Не кощунствуй, папа! — крикнула Олечка с укором, — помимо своей воли, не постигая уже в потемнении своем, кто он, — он как бы Христа ради юродивый теперь, в нем _п_р_а_в_д_а_ вопиет к Богу, и народ это понимает и принимает по-своему». Среднев опять почему-то подмигнул мне. Мне его жесты не нравились, как-то он упростился. — А знаете, как мужики выуживают из его темных словес _с_в_о_е? Слабость наших философов известна: на десяток словечек семь иностранных. Так вот, путается он в темноте своей, шепчет — «наша традиция… наша традиция…» — а мужики _с_в_о_е_ слышат: «н_а_ш_е_ _о_т_р_о_д_и_т_с_я!» А, как, недурно? — «И они правы!» — отозвалась Олечка. — «Они сердцем, верой своей живут, и им _о_т_к_р_ы_в_а_е_т_с_я». Я подтвердил, как из «ад-адверзум» вывели они «ад отверзу», а из абсолютно — «обсолю». Среднев захохотал, Олечка возмутилась: «Чего тут смешного, папа! Ну, да… они духовно[353] здоровы, _н_е_ принимают бессмысленного, безбожного „убийства _ж_и_в_о_й_ жизни“, и верят, что „ад“ отворится, и все освободятся, и будет не гниение[354], а жизнь здоровая, чистая, крепкая — „обсолится“, только нужно истинную „соль“, а не ту, прежнюю, которая сама себя величала „солью земли“, отвергла _в_е_ч_н_о_е, попустила гниение… и сама себя опустошила! Да, сама изжила себя!» Я[355] вспомнил слова профессора — «изживет нравственный запас». Олечка верила, что «соль земли» изжила свой нравственный запас? Мне стало интересно. Но Среднев поднял с чего-то руки и помахал, с гримасой.

Осматривая кабинет профессора, я увидал медный осьмиконечный крест, старинный, тут же вспомнил о Сухове и спросил, не этот ли крест прислал им Вася Сухов с Куликова Поля. — «А вы-то откуда знаете?» — очень удивился Среднев. Я ему объяснил. Он крикнул Олечке. — «Для нее это чрезвычайно важно. Вы знаете, она верит, что нам _я_в_и_л_с_я… нет, лучше уж пусть она сама вам, если коснется… Нет, это профессорский… а _т_о_т_ она укрыла в надежном месте, и я даже не знаю… тот был поменьше, и не рельефный, а все выгравировано… несомненная старина… и, кажется, „боевой“, с _т_о_й, знаменитой Куликовской битвы… в лупу ясно видно, как посечено саблей… и где посечено — полоска зелени, а все остальное ясное…» Я, вспомнив рассказ Сухова, удивился: «ка-ак, ни черноты, ни окиси?!» — «Только где посечено, а весь крест, поразительно, дочего ясный!» Олечка вошла, очень взволнованная, — должно быть, слышала разговор. — «Скажите… — она говорила, стараясь унять одышку, — все, что знаете… я три письма послала, Вася не отвечает… хочу сама поехать. Для папы в _э_т_о_м_ ничего нет, он только анализирует, старается уйти от очевидности, и не видите, как все его умствования ползут. А вы сами… верующий?» Я ответил, что… маловер, как все мы, тронутые «познанием». — «Малым земным знанием, а не „познанием“!» — поправила она меня с улыбкой. — «Да-а… „чердачок“ превалирует!» — усмехнулся Среднев, тыча себя в лоб, и не без удовольствия.

Я передал рассказ Сухова подробно, насколько мог. Олечка жадно слушала, перетягивая на себе платочек. Чудесные глаза ее были полузакрыты, в ресницах стояли слезы. Когда я кончил, она переспросила взволнованно: «так и сказал — „священный лик“?.. „как на иконах пишется… в _с_е_б_е_ сокрытый“..?! Ты слышишь, папа..? а я… я _ч_т_о_ сказала… _т_о_г_д_а..?!» Среднев пожал плечами: «ну… тождество восприятий! Бывают старцы и очень даже иконописные…» Олечка ни слова не сказала, отвернулась.

Я видел все же, что Среднев говорит наигранно, и не без раздражения, и понял по его тону, что он и не так уж равнодушен к «случаю», как хочет показать это: слушал он меня чрезвычайно вдумчиво. Заинтересованный «случаем», — может быть тут сказалась и профессиональная моя привычка, «следственная», — я попросил рассказать, как они получили крест. И вот, что мне рассказала Олечка, причем Среднев вносил иногда поправки и добавления, в своем стиле.

Случилось _э_т_о_ в конце прошлого октября. Весь день лил дождь, но к вечеру прояснело и захолодало. В тот день они получали в кооперативе — это они точно помнили, — подсолнечное масло и пшено, и вернулись домой поздней, часов около восьми. Закрыли ставни и подперли колом калитку, как всегда делали, хотя проникнуть во двор было нетрудно с соседнего пустыря, — «как и выйти со двора», — поправил Среднев, — «забор полуразвален». Оля поставила варить пшенную похлебку. Слышали оба, как в Лавре пробило 8. Среднев читал газету. Оля лежала на диване, жевала корочку. Вдруг, кто-то постучал в ставню, как будто палочкой, — «точно свой». Они переглянулись — «да кто же это?» К ним заходили редко, только по праздникам, и всегда днем. Те, хозяева жизни, стучат властно, и в ворота. Оля приоткрыла форточку — как раз и постучали в то самое окошко, где была форточка! — и спросила негромко — «кто там?» Среднев через «сердечко» в ставне ничего не мог разглядеть в черной, как уголь, ночи. На оклик Оли кто-то ответил «приятным голосом»: «с Куликова Поля». Странно было, что не спросил, здесь ли такие-то… — знает их! Сердце у Олечки захолонуло, «будто от радости». Она зашептала в комнату — «папа, кто-то… с Куликова Поля..!» — и, не ждя ответа, крикнула — Среднев отметил — «радостно и радушно, как _ж_д_а_н_н_о_м_у»: «пожалуйста… сейчас отворю калитку!..» — «и стремительно кинулась к воротам», — добавил Среднев.

Небо пылало звездами, такой блеск… — «не было никогда такого». Оля отняла кол, открыла, увидала высокую фигуру, в монашеской наметке поверх скуфьи, и, «должно быть от блеска звезд», — пояснил Среднев, — показался ей лик пришельца — «как бы в сиянии». — «Войдите, войдите, батюшка…» — прошептала она с поклоном, чувствуя, как ликует сердце, и увидала, что отец вышел на крыльцо с лампочкой — посветить. Хрустело под ногами, от морозца.

Старец одет был бедно, в сермяжной ряске, и на руке лукошко. Помолился на образа — «Рождество Богородицы» и «Спас Нерукотворный», по преданию,