Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

времени на исцеление: Ибо Иисус должен не только приказать храбрецу положить меч на место, но и сразу же воспользоваться случаем, чтобы произнести учение о том, что взявший меч погибает от меча. А четвертое? Тот, кто знает, что храбрецом был Петр, кто знает, что слугу первосвященника звали Малхом, кто объединил примечания Луки и Матфея о том, что ухо было правым, но отрезанным до неузнаваемости, так как он не мог уделить время исцелению, потому что Иисус велит храбрецу опустить меч, и словами синоптического обихода — и со ссылкой на опущенный рассказ о битве душ — должен спросить: Не пить ли мне чашу, которую дал Мне Отец?

Прежде, говорит Четвертый, Иисус просил палачей пощадить учеников. Надо признать, что эта просьба звучит в очень подходящем месте и времени, т. е. она звучит и вставляется Четвертым, когда храбрый Петр отрубает правое ухо несчастному Малху. Ничего более неуместного быть не может. Но нет ничего более неуместного, чем то, как евангелист видит в этом исполнение слова, сказанного Господом в тот же вечер, слова: «Никому из тех, кого ты дал Мне, Я не попустил погибнуть», слова, которое первоначально, т. е. в тот момент, когда евангелист его составил, относилось к духовному руководству. Но евангелист знает, что его изречения бесконечно глубоки и содержат как минимум двойной смысл. Как трогательно, что в этой молитве нежный взгляд вбок обращен на Иуду, сына погибели: «Никто из них не испорчен, кроме сына погибели!». Естественная последовательность шагов до рассказа о Четвертом делает почти невозможным согласиться с предположением Вильке, что упоминание о том доблестном, кто извлек меч, должно отсутствовать в писании Марка. Действительно, Иисус ожидал от учеников в ту ночь лишь трусости, но поведение этого храбреца — лишь минутное безрассудство, на фоне которого спокойствие и благоразумие Иисуса выделяется еще ярче. Правда, следующее высказывание Иисуса: «Как на разбойника, вы вышли с мечами и шестами» должно следовать сразу же за сообщением о том, что они наложили на него руки; оно также является поистине напыщенным, только если никто из учеников не потянулся за мечом. Но если Марку был важен иной контраст, то не мог ли он хоть раз ошибиться и в композиции? Разве он настоящий художник? И не сказал ли он с полным основанием: один из стоявших там выхватил меч? Не найдя повода для этого в сочинении Марка, Лука вряд ли сформировал бы свой рассказ, Матфей и Четвертый, конечно, не записали бы одну и ту же историю.

Но в этом мы должны согласиться с Вильке, что Марк после слов: «и все оставили его и бежали» не выдумал историю о том юноше, который шел за Иисусом в одной только льняной одежде на голой коже, а когда его схватили, оставил льняную одежду в руках приспешников и убежал нагим. Все должны были бежать немедленно, только Петр должен был следовать издалека. Ни один из других евангелистов не выдает, что он прочитал это примечание в писании Марка ", другого ученика», который в четвертом Евангелии следует за Петром издалека, но имеет свое начало в первом Евангелии, и менее всего это примечание, следовательно, является, несомненно, позднейшим добавлением читателя, который хотел отметить, что это было время, о котором говорит Амос, когда он говорит: «кто еще силен, тот убежит нагим в тот день».

Только Петр, говорят синоптисты, последовал за Господом: и другой ученик, — добавляет четвертый. Но куда? Во дворец Анны, отвечает четвертый, куда римская когорта и слуги иудеев привели Иисуса и где Он в ту же ночь подвергся допросу.

§ 88. Допрос первосвященником.

1. Допрос Анны.

Четвертый должен хорошо знать дело, и его сообщение должно быть самым достоверным, если он действительно тот другой ученик, которого знал первосвященник Анна и при посредничестве которого Петру удалось проникнуть на крыльцо дворца первосвященника.

Но прежде, чем поверить ему, что Иисус был введен в палладиум Анны, который был всего лишь тестем настоящего первосвященника Каиафы, он должен был бы лучше, чем он это сделал, доказать, что он находится в той местности, которую он описывает и с которой он так трепетно знаком, и он не должен говорить так, как будто он не знаком ни с чем, кроме иудейской конституции того времени. Каиафа, по его словам, был первосвященником того года. Об этом новом обогащении наших знаний по истории, т. е. об извещении т. е. о том, что первосвященники в Иерусалиме менялись ежегодно, мы не хотим выходить из себя ни от радости, ни от досады; лучше сразу отметим, как Четвертый пришел к этому замечанию: в писании Марка он находит категорию «первосвященников», неправильно понимает это определение большинства, неправильно понимает и другое замечание в писании Луки, что Иисус явился, когда первосвященниками были Анна и Каиафа, думает, что достоинство их ежегодно менялось, или, может быть, они следовали друг за другом по достоинству в то время, и воображает, наконец, дескать, потому, что Анна был тесть царствующего, но оставим это!

Допрос, который приходится пройти Иисусу, очень короткий, но и бессмысленный; действительно, если вспомнить, как возник вопрос Анны об учении и учениках Иисуса, и ответ того, что он всегда учил свободно и публично, то допрос сокращается до минимума или, скорее, до ничего. Единственное новое, что добавляет Четвертый к речи Иисуса, это довольно грубое замечание: «Что ты спрашиваешь Меня? Спроси слушателей Моих, что Я сказал им; стань, они знают, что Я сказал». Затем один из слуг дает Иисусу пощечину за то, что тот неуважительно ответил на вопрос первосвященника, и после того, как Иисус отвечает слуге довольно сентиментально, вопрос решается.

Теперь Анна отправляет связанного Иисуса — римская когорта, их полковник и слуги иудеев уже связали его, когда он был взят в плен, — к Каиафе, откуда утром его отвели в преторию, ничего больше с ним не делая. Вернее, только до претории, так как иудеи, чтобы не оскверниться для вкушения пасхального агнца вечером, не хотели входить в дом язычников: поэтому Пилат должен выйти из здания правительства, и после того, как ему пришлось вставить весьма злобный ответ в ответ на его снисходительную милость, он должен вдобавок настолько простить себе свое достоинство, что берет Иисуса под свою стражу как смертного преступника, прежде чем он сможет узнать от иудеев, за что тот лишен жизни.

Но мы не слышали ни того, что Иисус после допроса был признан виновным в