Путеводитель по англичанам - Дэвид Бойл

В Нельсоне была и склонность к анархии: во время Копенгагенского сражения он поднес подзорную трубу к слепому глазу, сознательно проигнорировав сигнал, приказывающий ему отступать. Он положил начало уникальной для вооруженных сил традиции неповиновения, ожидая, что командование будет доверять ему так же, как он сам доверял своим людям.

И это возвращает нас к битве при Абукире. В тот момент, когда англичане заметили французов, впереди шел капитан Томас Фоли на «Голиафе». Фоли приказал ставить боевые паруса, чтобы иметь возможность по-прежнему держаться впереди, когда поступит приказ принять боевой порядок.

Они подошли ближе, расположение французских кораблей стало более ясным, и Фоли, стоя рядом с рулевым, с развевающимися за спиной боевыми вымпелами, заметил, что британцам открывается необыкновенная возможность. Французы вытянулись в линию на некотором расстоянии от берега. Фоли догадался, что там может оказаться достаточно места, чтобы втиснуться с незащищенной стороны между французским строем и берегом.

Это было рискованное решение. Битва должна была вот-вот начаться, времени посоветоваться с товарищами не осталось. Фоли быстро обдумал положение и пришел к выводу, что корабли французского адмирала де Брюе должны были встать на якорь поодаль от берега, чтобы иметь возможность развернуться и не сесть на мель, когда начнется отлив. И Фоли направил свой корабль между линией французских кораблей и берегом, увлекая за собой британский строй. Позднее он был заслуженно увенчан лаврами как герой победы при Абукире — победы, сконструированной Нельсоном.

Фоли знал, что имеет право предпринять смелый шаг, если увидит благоприятную возможность. Он мог выйти за рамки традиционного мышления и руководствоваться интуицией, не дожидаясь, пока ему отдадут приказ. Это был не жесткий контроль — это был пример настоящего английского командования.

Оставьте меня. У меня еще есть ноги и одна рука. Скажите хирургу, чтобы поторопился с инструментами. Я знаю, что должен потерять правую руку — что ж, чем скорее это произойдет, тем лучше.

Нельсон встречает неизбежное после ранения на Тенерифе в 1797 году.

Читать утопии всегда немного досадно. Герои и героини попадают в прошлое, будущее или настоящее и обнаруживают там «совершенное» общество, а местные жители терпеливым тоном объясняют им причины этого идеального устройства.

Одна утопия выделяется среди прочих, но отнюдь не потому, что противоречит этой схеме. Она переносит героев в живописное Средневековье в духе Джона Рескина, чье увлечение искусством того периода оказало глубокое влияние на английский менталитет. Она ухитряется быть одновременно и радикальной, и футуристической, и ностальгической, в равной степени средневековой и марксистской, смотреть одновременно в прошлое, на Крестьянское восстание, и вперед, на неизбежную революцию.

Впрочем, Уильям Моррис никогда не разделял идей насилия. Гораздо больше его вдохновляли изящество искусства и изумительное мастерство ремесленников Средневековья. Вот как он описывает возвращение в XIV век в «Сне про Джона Болла»:

«Когда мы вернулись на улицу, меня снова до глубины души поразила красота представшей передо мной картины: дома, церковь с новым алтарем и башней, сверкавшей как снег при свете луны, одежда и оружие людей, мужчин и женщин (ибо последние теперь присоединились к мужчинам), их суровый и звонкий язык. Замысловатый размеренный рисунок их речи казался мне почти чудом, я чувствовал, что готов расплакаться от счастья».

Самый знаменитый сон превратился в фантастическую повесть «Вести ниоткуда». Ее действие разворачивается во время путешествия героя вниз по Темзе из своего дома в Келмскотт-Хаус в Хаммерсмите до Оксфордширского Келмскотта в отдаленном средневековом будущем. В произведении развиваются те же темы, что в «Джоне Болле». Оно было написано в ответ на мрачный роман-утопию «Взгляд назад» американца Эдварда Беллами, где автор предсказывал наступление ужасного авторитарного милитаристского будущего, в которое Моррис не верил и которого не желал.

Собственные предсказания Морриса пока не торопятся сбываться. Лондон, в котором мы живем, не стал сельским уголком, а здание парламента пока не превратилось в хранилище навоза. И все же в чем-то догадки Морриса оказались удивительно точными: в Темзе снова водится лосось, центры городов были расчищены, дома стали проще, а социализм опробовали на государственном уровне и признали неэффективным.

Лучше всего Моррис чувствовал себя в средневековом ремесленном сообществе, объединяющем мужчин одной профессии. Он мечтал о средневековых гильдиях и даже основал собственную — процветающую компанию Morris & Co., производившую обои и мебель, которые пользовались большой популярностью у состоятельного среднего класса. Но «Вести ниоткуда» дают представление также о его романтических предпочтениях. Здесь он описывает вдохновенную и полную сил женственность: «Она подвела меня ближе к дому, положила изящную загорелую руку на покрытую лишайником стену, словно хотела обнять ее, и воскликнула: “Ах! Как я люблю землю, и смену времен года, и солнце, и дождь, и все, что растет и тянется вверх — как этот лишайник!”».

Изящная загорелая рука дает нам важную подсказку: в «Вестях ниоткуда» есть что-то от эротического сновидения. Их героиня — одна из тех ярких женских натур, которые всецело поглощали воображение тянувшихся к природе викторианских писателей. Они вызывали неясное эротическое влечение. Во всяком случае, они вызывали его у Морриса, женившегося на одной из выдающихся красавиц своего времени, воплощенной музе прерафаэлитов Джейн Берден, которую он не сумел удержать, когда она увлеклась его другом Данте Габриэлем Россетти.

Пока он подбирал слова, поезд остановился на нужной станции, в пяти минутах ходьбы от его дома, что стоял на берегу Темзы, чуть выше уродливого висячего моста. Он вышел со станции, раздраженный и несчастный, бормоча: «Если бы я мог увидеть его! Если бы я только мог его увидеть!» — но не успел сделать и нескольких шагов к реке, как (по словам нашего друга, рассказывавшего эту историю) все его недовольство как будто испарилось.

Уильям Моррис, «Вести ниоткуда» (1890)

В 1651 году молодой Карл II спрятался в ветвях Боскобельского дуба на границе Шропшира и Стаффордшира, спасаясь бегством с поля битвы при Вустере. Так понятие английской стойкости и выносливости получило новый, царственный оттенок. Сейчас паб под вывеской «Королевский дуб» можно найти в любом уголке Англии, есть даже станция подземки с таким названием. «Королевский дуб» — так назывался военный корабль, ныне, увы, лежащий на дне гавани Скапа-Флоу, где он был затоплен в 1939 году немецкой подлодкой U-47.

Образ королевского дуба гармонично перекликается с деревянными стенами английских домов и дубовыми бортами кораблей, защищавших Англию, не говоря о патриотическом гимне «Сердцевина дуба» (Heart of Oak) и его бессмертных, хотя, возможно, несколько пафосных строках. Песня была написана актером Дэвидом Гарриком в тот «замечательный год» (1759), когда военные успехи англичан могли бы поспорить с успехами британских спортсменов на Олимпиаде 2012 года: им удалось одержать серию блестящих побед, в том числе разгромить французов в бухте Киброн.