Война по обе стороны экрана - Григорий Владимирович Вдовин

двухэтажке, на подвале надпись огромными зелеными буквами: «Люди, дети». Сопровождающий рассказывает, что несколько семей из этого многоквартирного дома по каким-то причинам отказались уезжать, решив переждать. Не уехали в глубь Украины, не согласились уезжать в нашу сторону, когда их предлагали вытянуть подошедшие передовые разведчики. А укры все время летают здесь птичками – ищут цели для артиллерии. И людей этих они прекрасно знали, так как прожили с ними восемь лет. И с коптера нельзя перепутать – это мирные. Колодец, утки в загоне у сарая. И эти самые украинцы взяли и расстреляли из арты этот дом, уничтожив его полностью. Воронки не оставляют сомнений – били со стороны Майорска и Артемовска, то есть это их артиллерия.

Кучно, не одним залпом. Были и погибшие, и раненые. После этого выехали все, в Горловку, подвал теперь пуст. Утки пасутся, их приезжает подкармливать хозяин на велосипеде. Из подвала выходит огромный черный пес, он явно нам рад и хочет идти с нами дальше куда угодно, ему скучно. Кот на опрокинутой скамейке совершает свой безмятежный туалет. С псом они не обращают друг на друга никакого внимания – пережили, наверное, и не такое. Я замечаю, что у кота неестественно выгнута лапа, когда он решает уйти, хромая. Лапа перебита.

Ищем каких-то людей, чтобы поговорить, улица совершенно пуста, но один дом явно жилой – натоптано и плотно законопачены разбитые окна. Заходим. В прихожей – картошка на полу, выпитый компот с оставленной в банке вишней на столе, у двери – западный зелено-желтый гранатомет и пулемет с трезубцем, выбитым на коробке. Заслышав нашу возню, из дома высунулись обитатели, неприветливые и сонные. Интервью не вышло, но зато я впервые своими глазами увидел тех самых «музыкантов». Я не расстроился, что интервью не получилось. Они, полагаю, тоже. Оно было бы не эфирным.

Бандера уйдет

Местных мы нашли. Среди сожженных, разрушенных домов, с постоянно попадающимися брошенными «располагами» украинских вояк, без света, газа, без стен и нормальной крыши, без ничего… Я заговаривал с опаской, ведь услышать можно разные вещи, особенно учитывая то, что в руке у меня микрофон с надписью «Россия». Так, по-разному, было в Мариуполе. Как тут?..

Женщина везет по дороге пустую тачку. Заходит во двор, где целого нет ничего, но по тому, как она открывает калитку, понятно, что это ее дом, вернее, развалины дома. Могут вам наговорить, предупреждает водитель. Я понимаю, разговор начинается с какой-то почти ощутимой взаимной опаски, с того, что как жить теперь – непонятно. Но постепенно в микрофон начинает нестись: «Мы вас ждали, все восемь лет, все это время». Укровоины все были приезжими, на украинском говорили таком, что продавщица в магазине их не понимала. Видимо, какой-то «карпатский украинский». Не смотрели как на людей, называли в лицо сепарней. Да, родственники в ДНР, в Горловке, и туда, куда езды пятнадцать-двадцать минут, как приехали сегодня мы, ездили через Россию и Белгород, за семь-десять тысяч, больше суток в пути и три границы. В разговор вступает мужчина: и негры тут ходили, и американцы, и поляки – кого только не было! А украинцы все лазили по окрестным домам, из которых хозяева уехали. Я у него спрашиваю: куда ты лезешь? А он: я тебя сейчас застрелю, и мне ничего не будет, вы сепары, валите в свою Россию!

Уроды. Он сплевывает. Политинформация от женщины: когда хотят ослабить сильного, поддерживают слабого и натравливают на него. Они здесь, в этих развалинах, абсолютно все понимают, кроме того, как теперь жить дальше.

Надпись на воротах: «Бандера приде – порядок наведе». Почерк красивый, уверенный. Так не будет писать неуч. Дальше по улице пожилой мужчина колет пень на дрова, причем не топором, а клином. Физически ему явно это дается трудно. Я опять опасаюсь, что он не захочет с нами говорить, он и не хочет поначалу. Я спрашиваю про пенсию. Конечно, мне хочется, чтобы наша пенсия была больше и лучше, чем украинская. Он машет рукой – какая пенсия! Посмотрите вокруг – что я теперь смогу на эту пенсию? Его дом тоже разрушен. Я спрашиваю: кто написал на воротах? Он отвечает: «Понятно кто – нелюди. Ходили с волчьими хвостами». Я пытаюсь вырулить на конкретику – ну почему нелюди, объясните. «Ну вам так и не объяснишь, сложно. Зомбированные. Вместо здравствуйте – слава Украине. А отвечать надо? Надо. Но мы молчали. Что тут ответишь, кому слава? Бандере? Нет. Не любили они все русское». – «А в чем это проявлялось?» Он задумывается и переходит вдруг на украинский, с подражающей издевательской интонацией: «Уце мы тут постоялы, бачим, що вы гарны люди, а якщо нам скажуть по вам стреляты, мы будем стреляты. Вот так. Понятно вам?»

Мне понятно, но надо, чтобы понятно было всем, я вставлю это в сюжет, но кто сейчас из тех, кому непонятно, смотрит телевизор? Может, хотя бы эти записки помогут кому-то понять, что происходит? Только для этого я их и пишу.

И женщине с тачкой, и ее спутнику, и пожилому мужчине с дровами задаю вопрос, от которого щемит внутри. «А вы не боитесь, что они вернутся?» Конечно, боимся – они отвечают одинаково. А что нам остается делать?

Вы ведь не будете уже уходить от нас?

Эти диалоги, оказывается, были прямо напротив школы поселка Зайцево – мы приехали сюда неожиданно, в обход, в ходе долгой экскурсии. Сюда когда-то давно шли пешком от конечной остановки люди с автобуса. Я впервые посмотрел на школу с обратной стороны.

Я вспоминаю про латинскую фразу на ящике бывшего украинского передка, мы стоим на самой вершине холма – и школа, и дорога в бывшую украинскую сторону спускаются от этой точки вниз вперед и назад. Столбы линии электропередачи повалены. Я выключаю авиарежим у телефона и лезу в Яндекс – к счастью, здесь он открывается.

Fiat iustitia et pereat mundus!

Пусть восторжествует справедливость, даже если мир погибнет!

Хм. Я не согласен. Пусть погибнет мир ненависти, разделения, выдуманной истории, вывернутых наизнанку фактов, коварнейшего обмана и провокации. А наш мир пусть будет существовать. И Зайцево, и наша, нормальная Украина, а не сошедшее с ума сборище бесноватых русофобов и чертей, накручивающих себя все больше, и все больше – накручиваемых извне, и сотворенных извне, захвативших в заложники часть нас, часть нашего народа. Это пройдет, как морок. Я верю. Ведь невероятным был этот путь в 150 метров от школы. И я прошел его спустя годы.