Ретроспектива - Марина Повалей

отец. Один он и останется, — голос звучит спокойно, вкрадчиво. И лик грозен, как и всегда, что ни за что не угадаешь, казнить или почести раздавать его величество собрался. — С этого момента король Ондолии отец наследнику. Он им и останется, — я увидала, как он руки вытянул вниз, сжал кулаки. — Княгиня же ваша — внучка князя, и ничто того не изменит. В ней кровь древних князей. Кому, как ни ей наследника породить? Есть вещи, что выше и важнее земных ваших забот и дрязг. Это народ. Не тот, что поле сейчас пашет, а тот, что тысячи лет живёт на своей земле, и ещё тысячи проживёт. Короли и князья хранят народ. Вот и принимайте, служилые люди: у вашего князя, что трон займёт, мать княгиня Ракос, а отец король Эука. Не нужен вам такой наследник? — Ондолийский трон примет его, королева Ондолийская пуста, как женщина, все то знают. Тогда не обессудьте, когда он с войском придёт брать своё по праву. А я поддержу. Свято право крови.

Повисла тишина среди людей, лишь шум моря доносится сквозь каменную толщу. Будто и оно сейчас переживает, кому трон княжеский достанется. Просит и меня за себя вступиться, только не могу, страшно, что не знаю доводов, да и речи лить, подобно соседу не умею. Да и право такое есть ли у меня? Когда он говорит мешаться?

— А коли согласные все, то совет покончим на этом. Возвращайтесь, служивые, к своим делам да помните: никогда Ондолия не станет здесь терпеть иноземного влияния, да инаковых взглядов. Княгиня правит с миром и любовью к своей стране. Она и её дети останутся на престоле, — думала кончил речь, а он прибавил: — соседи другие через пролив, а ну как не успеют? Идите с миром.

Люди спешно разошлись и в зале четверо остались: Алирик, что всё время за троном стоит, король, я и епископ.

— Пора, ваше святейшество пастве новости передать, — с кривой усмешкой поторопил Файлирс.

— Я не вестник и не глашатай, — тот спокойно выдержал насмешку.

— Вы что-то хотели? Мне бы роздыху немного, а после и поговорим, ежели дело ваше отложить возможно?

Седовласый священник не спешит уходить, раздумывает, видать, терпит ли вопрос его. Видом собран, вытянут, плечи расслаблены, ряса натянулась на груди.

— Провожу вас до покоев, княгиня. А в дороге поговорим, — сделал шаг вперёд.

Ондолиец, что боком стоял, глянул мне за спину, затем на Епископа.

— Не утруждайся, божий человек, — преградил он священнику ко мне путь. — Я княгиню и своего наследника защитить сумею. Будь уверен.

Он уже развернулся спиной ко мне и лица его я видеть не могла. В отличии от святого отца.

— Я благодарен вам за заступничество, — начал Епископ спокойно, уважительно, но без подобострастия, кивнул головой.

— Не трудись. Меня княгиня твоя отблагодарит.

Седая голова и беспристрастное лицо, только глянул на меня неверяще, услыхав такое.

Я и сама ушам своим не верю. Сдурел, что ли ондолиец, намёки такие делать?

— То, значит, не защита… то правда была? — спросил у короля.

Тишина не несколько секунд, что они взглядами мерялись.

— Ты ж, поп, не думаешь, что я объясняться с тобой буду? — в голосе злая, острая насмешка.

— Не думал и не просил, Ваше величество. Только одно дело — политическая защита, а другое блуд.

Епископ взлетел над полом. Не магией — крепким ударом. Метр, не менее пролетел и едва успел на ноги прыгнуть.

— Язык прикуси, церковник. Ты, хоть и при сане, а мужчина, — Файлирс принялся наступать, — мне то видно. В приходе своём проповеди читай, а к моей женщине и сыну не лезь.

Я думала, продолжат они, ан нет.

— Княгиня, если я буду вам нужен — вы знаете, где меня искать.

И покинул тронный зал.

— Ты всё слышал. Повторять не буду, — сказал король Алирику, встряхивая ладони. — Станешь оспаривать? — ответа не слышно, но ондолийцу видно. Кивнул, принимая молчаливый ответ, я же незаметно выдохнула. — Пойдём.

Обратился ко мне, стоя у пьедестала, лишь руку протянул.

Я и дала.

А после вела его к княжеским покоям в тишине. Люди сновали, кланялись, но не видела я их, шла, что в сладкой эйфории. Едва не подпрыгивая от восторга, что тут он, со мной. Что порядок навёл в тот же час, как с коня слез, когда я уже два месяца маюсь. Что всё ему под силу, даже чудо.

Когда дверь покоев тяжело закрылась я стала напротив него.

Не знаю, чего ждать, чего опасаться…

— Полёвкой ты смелее была, чем княгиней… — и вновь не понять по лицу: журит али бранит.

— Прости… — сделала шаг вперёд, внимательно следя за ястребиным ликом.

— За что? — вскинул соболиную бровь, — что врала, другой рядилась? Или что о сыне не сказала? Или что клятву нарушила и не моё семя в тебе растёт?

Сперва смутившись, на последних обвинениях я вскинулась, собрала силу и порывом ветра настежь распахнула окно.

— Коли клятву преступила, была бы у меня сила?

Душой я покривила, потому как понимаю — клатва магическая, а сила моя ведическая, глядишь и не ушла бы она, ежели бы согрешила.

— Почему не сказала, что княгиня? — упрямый взгляд, а сам не колышется. Будто на пороге прямо, здесь и сейчас нужно всё разрешить.

— Присесть мне надобно, аль пошагать, тяжко стоять…

Предпочивальня — не самое удобное место, но раз хочешь, будем тут говорить.

— Когда я тебя встретила, два года, как князя схоронила и сама правила. Мне, не так, чтобы в тягость, но с гостями я не крепко сильна, дипломатии во мне мало, ты сам ведаешь, — Файлирс сел напротив, — меня к княжению не готовили, но князь умер, я ялицей уже признана была, уже тогда вела розыск хоть сколько дальней крови, чтобы венец княжий передать. А тем паче, что не успело тело старого князя остыть, как паломники сюда потянулись отовсюду, и все сплошь с брачными предложениями. Ты один и не приезжал, — глаза отчего-то защипало, — с тяготой мы отбились от всех, тем паче, что понимали — наследника я не оставлю ни при каком раскладе, по что мне муж? Чтобы порядки тут наводил? Так и условились, — покуль княжу, да наследника ищу. А потом вы приехали, такие куртуазные, мы ведь слышим тут, ведаем, что за нравы у вас в Ондолии. Наука, просвещение, театры да этикеты… Да и проездом ты был, вот я и придумала больной сказаться, пересидеть, дабы в грязь лицом не упасть… — низ живота тянуть перестало, но я продолжала наглаживать живот, — стыдно