Клинок Минотавра - Екатерина Лесина

– Евгения, – отозвалась Женька, снимая лопату с плеча. – Что вы здесь делаете?

– Сижу.

– Это я поняла. Вы на помощь звали?

– Я.

– И что случилось? – страх постепенно сменялся даже не злостью, а истерическим каким-то весельем… привидение… придумал тоже… разве Женька на привидение похожа? Хотя… в этой белой рубашке… и на кладбище… она хихикнула, представив, как выглядит со стороны. И смешок прорвал плотину пережитого страха. Женька, присев рядом с Вовкой, хохотала, громко, до всхлипов, до истерики.

– Ну ты что, испугалась? – на плечи упало что-то тяжелое, пахнущее табаком. – Ну прости… я не хотел напугать… я так, забрел… а потом заблудился. Куда ни иду, всюду могилы…

– Так кладбище ведь.

– Верно, кладбище. Ну я и подумал, что позову на помощь, вдруг кто и откликнется…

…Привидение…

– А лопата тебе зачем? – поинтересовался Вовка.

– Н-на всякий случай, – Женька вытерла слезящиеся от смеха глаза. – Ночью на кладбище лучше с лопатой, чем без… пойдем, что ли.

– Куда?

– Ко мне… чай пить, – Женька поняла, что все равно заснуть не сможет. – Или тебя к воротам вывести? Но я здесь первый день, так что можем вместе заблудиться. И тогда точно никто на помощь не придет.

– Лучше чай, – оценил перспективу Вовка.

Он встал сам, покачнулся, но удержался на ногах.

– Веди меня, доброе привидение, – Вовка распростер руки во тьму. – И лопату дай. А то мало ли…

Лопату Женька не отдала, потому что действительно, мало ли… и подумала, что она, наверное, круглая дура, если тащит домой незнакомого мужика. Пьяного.

И здорового.

Вовка был выше Женьки на голову, а в плечах, пожалуй, и драгоценного пошире, хотя тот немало шириной своих плеч гордился. Вовка вышагивал по узкой тропинке, и не то чтобы Женьке в затылок дышал, но держался как-то неуютно близко.

Зато куртку свою отдал. И она, длинная, тяжелая, пахла табаком.

Вовка долго топтался на пороге, вытирая ноги о тряпку, и зашел, привычно пригнувшись.

– Вечно я башкой о косяк стукаюсь, – пожаловался он. – А ты лопату поставь, доброе привидение. Я тебя не трону. Вот те крест!

Крестился он размашисто и выглядел искренним. И Женька не без сожаления с лопатой рассталась.

– Меня Женькой звать, – напомнила она. – Можно Евгения…

– Женька-Евгения, – Вовка повторил. – Женечка… мне нравится.

– Мне тоже.

В комнате он разулся, поставив огромные берцы к печи, сам же остался в полосатых красно-желтых носках и смутился:

– Какие были, такие взял.

– Красивые.

– А то! – расцвел Вовка. – Ты это, оденься, а я нам чайку сварганю.

Он уверенно направился на кухню, оставив Женьку наедине с внезапным смущением. Доброе привидение… ночная рубашка успела росы набраться, прилипнуть к ногам. И пусть ткань ее была плотной, но все же как-то неприлично чаевничать в ночнушке с незнакомым мужиком.

И Женька пристроила кожанку на спинку стула. Походя отметила, что куртка – не из дешевых. Драгоценный носил эту марку и то жаловался, что дерут втридорога, но за качество. Мягчайшая телячья кожа и фирменная пропитка, которая делала эту кожу непромокаемой, непродуваемой и очень прочной.

Кто он, этот Вовка?

И не получилось ли так, что его послал драгоценный, а Женька в дом привела?

На кухню она вернулась, преисполненная подозрений.

– Ты кто? – спросила Женька с порога. И Вовка, весьма спокойно хозяйничавший – чайник на плите закипал, на столе уже стояла вазочка с сушками, а гость сноровисто нарезал батон и колбасу, – повторил:

– Так говорил же. Вовка я. Внук.

– Чей?

– Бабы Гали.

Понятней не стало.

– Тебя Георгий послал? – Женька уперла руки в бока, и самой смешно стало. Клоп во гневе. Что она ему сделает? Ничего. У нее и на то, чтобы Вовку с места сдвинуть, силенок не хватит.

– От мужика прячешься? – Вовка облизал нож. – Ну и дура.

– Сам дурак.

…Нет, врать ему незачем. Если бы его драгоценный прислал, то он уже упаковал бы Женьку и сунул в багажник, аккурат через пару часов была бы в городе.

– Садись, – Вовка указал ножом на стул. – Тебе как, покрепче или не очень?

– Покрепче.

…Внук… что-то Лариска говорила про какую-то бабу, которая живет в Козлах и у нее внук бандит. А на бандита Вовка очень даже похож. Во-первых, здоровый, а в Женькином воображении габариты были не последним для бандитского образа жизни обстоятельством. Во-вторых, держится нагло. В-третьих… придумать, что «в-третьих», она не успела. Перед носом появилась алюминиевая кружка, над которой поднимался парок.

– Осторожно, горячий.

Вовка сел напротив. Он держал кружку в лапищах, того и гляди, раздавит, и, наклоняясь, вдыхал горячий чай. Молчал. Разглядывал Женьку. А Женька – его.

Симпатичный. Лицо простое, открытое. Только нос сломан был когда-то и сросся криво. И на виске шрам… а на лбу еще один… волосы длинные стянуты в конский хвост. А драгоценный утверждал, что длинные волосы – это для баб, что мужчина должен быть мужественным. Но пожалуй, никто не назвал бы Вовку немужественным.

– Нравлюсь? – усмехнулся он.

– Не знаю пока, – Женька ответила честно.

Чай с привкусом металла… у них на даче тоже поначалу была вот такая посуда, алюминиевая, мятая слегка, потерявшая блеск, если он вообще когда-либо имелся. И кружки быстро прогревались так, что держать их в руках становилось невозможно, а миски и тарелки пропитывались жиром, и в холодной воде не отмывались. Потом, когда Женька выросла, алюминиевая посуда сменилась стеклянной, небьющейся, и наверное, эти перемены были во благо, но почему-то чай перестал быть вкусным.

– Вот скажи, – Вовка пить не спешил, он сел, подперев кулачищем щеку, – чего вам, бабам, не хватает?

– То есть?

– Ну с какого рожна тебя в нашу глушь потянуло. Что, твой уродом был?

– Нет.

Драгоценный и вправду считал себя красавцем. Женька ему верила, знала, что в мужской красоте она ничего ровным счетом не смыслит.

– Денег не давал?

– Давал…

– Тогда чего надо-то? – он сидел и смотрел голубыми глазищами, невероятно яркими, и Женьке стало сразу и обидно, и стыдно, что вот сейчас Вовка отвернется, посчитав, будто она, Женька, капризная стервочка, которой только бы человека помучить.

– Чтоб не изменял, – тихо ответила она.

Вовка только крякнул.