Клинок Минотавра - Екатерина Лесина

И та же сладкая, медовая улыбка. Холодные пальцы, которые словно невзначай касаются Женькиного лица.

– У вас локон выбился.

Женька попятилась. Вдруг подумалось, что кладбище – место уединенное, а уж эта его часть, потихоньку переползавшая в самый настоящий дикий лес, и вовсе глуха. И случись что здесь, никто не узнает.

– Князья Тавровские прославились своей невероятной жестокостью, необузданностью натуры… у этого рода греческие корни. А с греческого «тавр» переводится как «бык». Вы ведь слышали легенду о Минотавре? Ужасном чудовище из лабиринта, которому приносили в жертву афинских юношей и девушек? Не могли не слышать.

Его лицо изменилось.

Стало уже. Суше. И старше.

Он глядел на бурьян, из которого черным гранитным холмом подымалась древняя усыпальница. И в Женькину руку вцепился с невероятной силой.

Больно! Но она стояла, не смея шелохнуться.

– Испугались, Женечка? О да, над семейством Тавровских и вправду будто проклятье тяготело… знаете, они собрали все мыслимые и немыслимые пороки. Их обуревали чувства, с которыми князья не в состоянии были справиться. И все закончилось печально…

По кладбищу пронесся ветер, и бурьян точно согнулся в поклоне.

Чушь какая.

– Род сгинул, их сожрали собственные страсти, с которыми Тавровские не смогли справиться. Отец проклял сына. Сын вернул сторицей. Говорят, усадьба полыхала, и пламя поднималось до самых небес. А в нем, точно птица-феникс, плясала безумная княжна.

Взгляд Сигизмунда затуманился. Наверное, он и вправду видел и усадьбу, и эту княжну.

– Она не кричала, сгорая, а хохотала. И говорят, – произнес Сигизмунд, наклоняясь к Женькиному уху, – ее призрак до сих пор стережет развалины поместья.

– Жуть, – Женька усилием воли заставила себя не шарахнуться. – И вы собираетесь написать о ней…

– О ней. О нем. Обо всех них, людях прошлого, – Сигизмунд протянул руку, и Женька приняла ее, оперлась, переступая через узловатый древесный корень. – И об усадьбе, конечно… вы были на развалинах?

– Нет.

– Непременно сходите. Конечно, там мало что осталось, но все же следует посетить, проникнуться духом истории…

Обязательно. И посетит. И проникнется. Кто бы мог подумать, что такое глухое место, как Козлы, обладает такой богатой историей? Не Женька, точно.

– Я с удовольствием проведу для вас индивидуальную экскурсию, – Сигизмунд скалился.

А зубы ровные, белые, как искусственные. Или и вправду искусственные? Не понять. Нет, не о зубах надо думать, находясь в компании с потенциальным ухажером… а ведь он действительно пытается ухаживать, отсюда и намеки эти, и речи загадочные.

– Вы же не знаете, но я считаю себя их потомком, – он простер руку над бурьяном. – Нет, естественно, никаких прав я на имущество не имею, однако…

Надо было возвращаться. К лебеде, полыни и крапиве кладбищенской, которая наверняка имеет особые колдовские свойства. И смешно, и жутковато, и не тянет Женька на ведьму… но в любом случае возвращаться нужно. И гостю намекнуть, что визит его несколько несвоевременен.

– Тут полдеревни таких, – Сигизмунд, верно, и сам сообразил, что время для разговоров вышло. И глянув на часы, старые, еще советские, с башнями и звездами, постучал по циферблату. – Простите, любезная Женечка, но мне пора… заговорился… загулялся… бывает… в компании юной прелестницы время не течет – летит…

Продолжая щебетать благоглупости, он быстрым шагом пробирался по заросшей тропе, на Женьку даже не оглядываясь, точно разом потеряв к ней всяческий интерес.

Странно.

И место. И люди.

И Сигизмунда она проводила до самых ворот, а потом вернулась к сорнякам. И драла их, вымещая на неповинных свои недоумение и обиду. Нет, не на Сигизмунда, но на драгоценного… вот уж кто бы посмеялся…

А солнце припекало. И комарье оживилось, и наверное, можно сделать перерыв, хотя бы для того, чтобы собрать сорняки в корзину, а корзину отнести к калитке. За нею стояли ржавые мусорные баки, и старостиха-ведьма велела мусор складывать в них.

Она так и сказала – складывать.

Женька и складывала. Уложилась в четыре ходки, правда, корзину набивала доверху. И волокла, обливаясь потом, кляня себя за то, что решила порядок наводить с середины кладбища. Надо было прямо у ворот за прополку браться…

…В дом она возвращалась усталая, но странно собой довольная, с мыслью об обеде, который еще предстоит сварить, и заборе… красить лучше по вечерней прохладе.

А в доме есть книги. Классика, конечно, и Женька давно собиралась перечитать «Войну и мир»… Книги лежали высокими стопками, перехваченными бельевым шнуром. Их готовили не то для перевозки, не то для макулатуры.

Ничего, Лариска не обидится.

Увлеченная собственными мыслями, Женька едва не наступила на…

…Черное. Склизкое.

Грязное.

Лежащее на пороге дома. И сперва принятое за грязную тряпку. Но приглядевшись, Женька поняла – не тряпка, а кот, черный грязный кот, явно бродячий, с распоротым животом, из которого лентами вывалились кишки.

Она отступила, зажимая себе рот обеими руками.

И пятилась, не смея отвести взгляд от мертвого животного, от мух, кружащихся над ним, от… пока спиной не уперлась во что-то твердое… Женька все-таки завизжала.

– Ты чего? – раздался над ухом такой знакомый голос. – Жень… это ж я, не верещи.

Она бы хотела.

Она поняла, что это – Вовка… и он на озеро отвести обещал… а у нее кот. Мертвый.

Кишки выпустили.

И подбросили…

– Кто подбросил? – Вовка обнял за плечи. – Ну-ка, дорогая, успокойся… я тут, а значит, все будет хорошо…

Он тут.

И все будет хорошо. Только бы не расплакаться… или она уже… драгоценный не любил слез, во всяком случае, Женьке казалось, что он не любил слез… и когда ей случалось реветь, морщился, уходил в другую комнату и там прятался, пока она нервы в порядок приводила.

А здесь…

Вовка вытирал слезы, бормотал что-то успокаивающее. От него по-прежнему пахло табаком, а еще цветами… и надо взять себя в руки.

– Сигизмунд приходил, – выдавила из себя Женька, мечтая о том, чтобы уткнуться носом в Вовкину красную майку и пореветь от души. – Рассказывал про кладбище… про князей… много рассказывал.

– Он любит языком трепать. Не слушай.

– Я слушала… а потом он ушел… и я полола… и домой пошла, а на пороге кот мертвый. Его убили.

Вовка не стал смеяться, уверяя, что Женьке по жаре примерещилось. Он взял ее за руку и отвел к лавочке, велев:

– Сиди здесь.