Бабка Поля Московская - Людмила Матвеева

И чем настойчивее звал Витька на Камчатку, чем больше расписывал красоты природы, тем радужнее рисовалась Коле неизведанная доселе жизнь вне Москвы, порядком уже как-то поднадоевшей. И хотелось самому, своими глазами увидеть и сопки, и бьющие из-под земли кипятком неведомые гейзеры, да подышать во всю грудь соленым воздухом настоящего океана, а ведь Колька даже на море-то ни разу и не бывал, эх!

Виктор советовался там со своим начальством, как бы заполучить другана – земелю московского, почти брата, именно в свою часть, на авиабазу дальневосточную. Ведь дружок его и слесарь классный. А по части починки любых механизмов, даже баянов, просто дока настоящий.

Тут начальство – товарищ старший лейтенант – засмеялось и сказало, что баянов и гармошек у них нет, а вот если бы друг его аккордеон немецкий и рояль рассохшийся, тоже трофейный, из Красного уголка в офицерском клубе починить бы смог, то уж можно было бы тогда и впрямь похлопотать. А что поет тот москвич хорошо – так в самодеятельности у них в армейской все неплохо выступают. На баяне – нет, никто не играет. Ладно, погоди, проверим мы друга твоего.

Написали даже, и правда, в Москву письмо с просьбой разрешить целевой запрос.

И ответ пришел положительный: в московском центральном райвоенкомате сочли возможным пойти навстречу.

За Колю похлопотал также сам заместитель художественного руководителя ансамбля – и вот призвали Николая служить на Камчатку. Да только не в ту часть, где был Витька, а в парашютно-десантные войска.

Кольку этот факт расстроил было поначалу, но потом он рассудил так: расстояния там, наверное, между дислоцированными частями небольшие, и он сможет видеться с другом в увольнительных…

К тому же, чем топтаться на летном поле на обслуге авиатехники, лучше уж летать в этих самолетах самому – а потом прыгать с них с парашютом.

В Парке Горького стояла бесплатная для всех желающих совершить прыжок парашютная вышка, она и стала самым любимым аттракционом почти у всех «центровых» московских пацанов. Развлечение это было по-настоящему «зыконское».

И Коля стал радостно ждать, когда же наступит 9-е ноября – день явки осенних призывников на сборный пункт на Кировской.

* * *

Пелагея отнеслась к предстоящему уходу сына Николаши в армию – на долгих четыре года согласно роду войск – удивительно спокойно.

Надо – значит, надо! И нечего рассусоливать! Не война, чай, а в мирное-то время как же парню молодому и, тьфу-тьфу, здоровому, в армию не ходить? Позор! И так уже все товарки, у кого сыновей служить позабирали, стали ей на работе иной раз вопросы колкие задавать, уж не болеет ли чем ее Николай, а то долго «в девках» сидит, в смысле, в армию не призывают – брать, что ли, не хотят? Ай еще что?

И Пелагея единственным козырем все их домыслы покрывала – мол, ваши-то ребята простые, а мой-то – и на работе незаменим, и опосля работы – солист! Главный в хоре – военном, причем, к вашему сведению! – певец, и, к тому же, единственный с таким голосом, вот! (Понятие «тенор» было ей незнакомо, а часто повторяемое всеми слово «ансамбль», «из ансамбля» – Полька считала неприличным, потому как и выговорить его правильно не умела, и все как бы матерком от словечка этого каверзного веяло…)

Бабы-товарки на время умолкали, а потом – опять за свое:

– «Когда же сынок-то твой, Полина, в Большом Театре плясать будет в балете? Или, запамятовали мы, говоришь, поет он – вместо Лемешева и Козловского, обоих сразу заменить может?»

И хихикали, стервы, взглядом бегая, в глаза-то прямо не глядя, и ладошками рты свои поганые прикрывали нарочно после сказанного, сучонки завистливые!

Зато теперь вот Пелагея с гордостью всем сообщила, что на праздники ноябрьские будет проводы устраивать. И попросила в месткоме разрешение выделить ей из заводских запасов бесплатно, как и полагалось, три бутылки коньяка.

На старинном московском «Заводе Коньячных Вин “Арарат”, где Полька отпахала уже почти тридцать лет, существовала своя внутренняя “разнарядка”» профсоюзных поощрений.

На свадьбу и похороны самих трудящихся коллектива или их ближайших родственников выделялось, вне зависимости от занимаемой должности, по пять полулитровых бутылок коньяка безвозмездно, остальное – но только до десяти бутылок всего, то есть, еще пять бутылок, продавали за деньги «по себестоимости», без магазинной наценки – очень дёшево.

На юбилейные даты (исключительно от 50 лет и старше), на «родИны» (вместо «крестин») и, далее, на проводы в армию и на поминки, причем, строго на «девятины» – то есть, только на девятый день после похорон – выдавали бесплатно по три бутылки плюс максимум еще три бутылки по низкой цене.

А вот «звёздность», то есть срок выдержки, и марка поощрительных коньяков прописаны были четко по ранжиру, от директора завода (пятнадцатилетний «Арарат» или «Юбилейный») до последнего «чина» – грузчика (любой в «три звездочки»).

Пелагее выделили коньяк аж в пять звездочек, чем она осталась так довольна, что даже прослезилась, получая в месткоме подписанный дирекцией наряд-заказ на выдачу продукта со склада. Оценил родной коллектив ее беспорочный и честный труд! Разрешили ей также прикупить на складе «по дешевке» еще три бутылки, но уже «три звездочки».

– «Господи, да спасибо-то какое, милые вы мои!» – думала по дороге домой Поля, еле утащив все шесть драгоценных бутылок, бережно обернутых каждая в толстый газетный слой.

– «Сейчас сразу, как зайду в дом, спущусь вниз, в подвал, к Машке-продавщице. Попрошу у нее, чтобы все “три звездочки” обменяла мне на 10 бутылок водки, ну, или на 9 хотя бы, одну пусть себе за работу возьмет. Одну бутылку “пять звездочек” на стол поставить надо, только уж в самом конце, как расходиться станем, скажу, к чаю! Пусть сначала чем попроще угостятся. А то кто там разбирается, какой такой коньяк, им все едино – “клопами пахнет”! Уж кто нахлестаться захочет, пусть лучше водку с вином пьет. Нет, надо Машке и» пятизвездочные «отдать, а то ведь и вина достать не на что, пусть она кислого дешевого ящик за тот коньяк даст. Да картошки и овощей на винегрет подкинет, ведь денег – кот наплакал. Да, а “кота” моего Степана звать ли? Надо бы позвать, отец ведь. Пусть Верка его и позовет, папашу своего распрекрасного…»

И, довольная своими мудрыми соображениями, Пелагея позвонила в Машкину квартиру, один звонок.

Долго никто не открывал, но что-то внутри квартиры все-таки жило и шевелилось. Поля позвонила два раза, понастойчивее.

Дверь открыл Машкин сосед, Подольский, и почему-то рот разинул, как дурачок, и остолбенел, глядя на Полю, но не пропуская ее внутрь.

– «Здравствуй, Коль, ну, что встал, пусти – свои! К Маше я, по делу пришла, нет ее, что ли?».

– «Н-н-н-нет! То есть, д-д-д-да!» – Коля-Подоля аж заикаться сильнее начал, чем обычно, и руки у него прям задрожали аж, замок не отпуская.

– «Ну-ка, не телись! Отвечай толком, стоять мне с сумкой тяжело, а поставить ее не могу – стекло там! Где Мария?» – гаркнула Полька и попыталась шагнуть внутрь квартиры.