Реквием по Родине - Леонид Шебаршин

Все это было только вчера, и государственный комитет по чрезвычайному положению возник всего лишь три дня назад и моментально лопнул. Что-то произошло с неторопливым колесом русской истории. Пожалуй, слова президента о том, что, вернувшись в Москву, он оказался как бы в другой стране, могли быть искренними. Мы все оказались в странном и непривычном мире. Может быть, все это уместно в театре абсурда – та же сцена, те же декорации, но внезапно резко поменялось амплуа действующих лиц, сброшены одни маски и натянуты другие, друзья оказываются предателями, злодеи – воплощением добродетели, а действие продолжается, и зрители с замирающим сердцем ждут новых капризов драматурга.

Вот и начальник разведки, по какой-то счастливой или несчастливой случайности («Не называй человека счастливым, пока он жив, – говорил Паскаль, – в лучшем случае ему везет».) избежавший причастности к заговору или его подавлению, идет привычной дорогой от дачи на работу. Служивый народ встревожен и насторожен, все внимательно приглядываются к начальнику, поэтому он принимает бодрый и деловой вид, приветливо раскланивается с охраной, всеми встречными, которых в этот ранний час немного.

«Происшествий не было», – докладывает дежурный. Происшествием были бы названы утеря пропуска кем-либо из сотрудников или пожар в служебном помещении. То, что произошло со страной, естественно, под рубрику служебных происшествий не подходит, так что дежурный абсолютно прав. Пронзительно орут попугаи, у них тоже все в порядке; не спеша идут с работы уборщицы; за окном тепло и солнечно.

Газеты задерживаются, но недостатка в новостях нет; радио и телевидение просто захлебываются в потоке сенсационных материалов. Мир, разумеется, приветствует победу «демократии». Канцлер Коль заявил, что провал путча откроет новую главу в истории России и Советского Союза. Премьер-министр Мэйджор объявил о возобновлении британской помощи СССР, замороженной в связи с попыткой переворота. Ролан Дюма предлагает Европейскому сообществу пригласить Горбачева для совместного обсуждения будущего Советского Союза в Европе. Генеральный секретарь НАТО Вернер говорит, что руководство Советского Союза обрело больше стабильности и демократичности. Кажется, Вернер спешит сказать что-то глубокое и забегает вперед, особенно в том, что касается стабильности.

Это новости из-за рубежа. Дома все пришло в бурное движение, Москва бурлит, демократия торжествует. Те, кто не успел сделать этого вчера, спешат немедленно, с раннего утра, отмежеваться от заговорщиков и втереться в ряды победителей, предать своих вчерашних товарищей, засвидетельствовать лояльность новой власти, ибо всем, кроме неисправимых простаков, понятно, что власть переменилась. Александр Николаевич Яковлев заявляет, что для всех честных членов партии было бы аморально оставаться в организации, которая не выступила против переворота. Михаил Сергеевич предстает перед миром и народом как невинная жертва заговора, человек, преданный теми, кому он полностью доверял.

Но Горбачев еще не успел отдохнуть от перелета из Крыма, как по Москве, а затем по миру пошли слухи, что президент едва ли был просто беспомощным, изолированным в Форосе свидетелем происходящего. Пока советские публицисты и политики принюхивались к обстановке, пытались понять, в какую сторону подует ветер, их западные коллеги сразу же стали намекать, что автором спектакля мог быть сам Горбачев, находившийся в крайне сложной ситуации.

Это повод для размышлений: то, что происходило на наших глазах с 19 августа по вчерашний день, выглядит совершенно нелепо. Мне вполне понятно, какими мотивами руководствовались «заговорщики», решаясь на столь отчаянный шаг. Я неплохо знаю Крючкова, много общался с генералом Варенниковым, маршалом Ахромеевым, Олегом Дмитриевичем Баклановым и совершенно убежден, что это честные, бескорыстные люди, патриоты своей страны, доведенные до отчаяния. Мне кажется, что я в состоянии видеть причину их неудачи. Эти люди замкнулись в узком кругу единомышленников, подогревали свои эмоции, закрывали глаза на все, что не укладывалось в их концепции, и оказались не в состоянии оценить действительные настроения общества. До сих пор вся политика в Советском Союзе делалась в кулуарах, главным орудием в борьбе за власть была интрига. Ситуация полностью изменилась за последние два-три года, но это осталось не замеченным Крючковым. Это коренная причина неудачи. Даже если бы ГКЧП выжил, его успех был бы недолговечным: «заговорщики» пытались остановить движение истории, а не встать во главе его.

На размышления наводит другое: почему ГКЧП действовал столь вяло, неуверенно и нерешительно, почему Крючков в этот ответственный момент не привел в действие весь комитет, почему не были изолированы российские руководители, почему не была отключена связь с Белым домом? Вопросы – крупные и мелкие – неотвязны. Не самый главный, но для меня весьма существенный: почему Крючков не пытался вовлечь в свои замыслы начальника разведки, хотя бы предупредить меня о том, что одно из наших подразделений может потребоваться для решительных действий в Москве?

Плохое время, плохие мысли. Свалены кучей на столе сводки информационных агентств, остывает чай, поднимается к потолку дымок от догорающей в пепельнице сигареты, плотная вереница людей тянется от ворот к зданию, стучат по асфальту каблуки…

Я подхожу к сейфу и начинаю перебирать немногие находящиеся там бумаги. Официальные, зарегистрированные документы ложатся в одну сторону – их надо передать помощникам. Записи крючковских указаний, черновики, наброски мыслей – все это должно немедленно пойти в печку, а кое-что, например вот эта бумага без адреса и подписи о высказываниях одного из видных «демократов» по поводу Ельцина, уже не может быть доверено ничьим рукам. Я рву ее на мелкие клочки и спускаю в унитаз. Настоящие события еще не начали разворачиваться, но если какая-либо власть заинтересуется содержимым сейфа начальника ПГУ, человека, выдвинутого в комитетские верхи Крючковым, то она найдет там коробку с личными документами и пистолет с 16 патронами. Пистолет аккуратно вычищен и смазан, обойма вставлена, патрон в патронник не дослан. «Макаров» – простая, надежная вещь, приятным весом ложащаяся в ладонь. Свинцовый эквивалент человеческой жизни, любой жизни – достойной или жалкой.

Точно в 9 часов (из-за двойной двери доносится отголосок резвой мелодии, отбиваемой вьетнамскими часами) на пороге появляются ответственные дежурные. Все в порядке, происшествий в Службе не было ни в Москве, ни за рубежом. Служба притаилась. 19 августа мы успели разослать во все резидентуры документы ГКЧП («для вашего сведения, товарищи резиденты») – указание следить за реакцией на события в СССР – и не более того. Появившаяся у кого-то из коллег идея провести активные мероприятия в поддержку ГКЧП была отвергнута с порога. Почему? Ведь ГКЧП создавался высшими представителями законной власти с участием нашего непосредственного начальника Крючкова. Рукой начальника ПГУ, перечеркнувшей проект указания резидентам, водило понимание того, что вся затея сомнительна и добром не кончится, что разведке лучше остаться в стороне от азартной политической игры.

Я перебираю несколько деловых бумаг, лежащих на столе. Еще пять дней назад они казались важными и интересными; возможно, такими они и будут еще через несколько дней. Сегодня же поражает их неуместность, разрыв с реальностью. Тем не менее механизм не должен останавливаться, люди должны быть заняты делом. Пишу на бумагах пространные резолюции, прошу помощника без задержки передать их по назначению, тревожу начальников подразделений вопросами по интеркому. Импульсы, идущие сверху, немедленно расходятся по всей огромной Службе, подбадривают людей.