Соль любви - Ирина Кисельгоф

– Вру, – ответила я. – Ты зачем хвостик обрезал? Он тебе шел.

– Ты вернешься ко мне или что?

– Я же тебе надоела.

– Ты заразная. Вакцины нет. От тебя не избавиться ничем.

Я обняла его и вздохнула, как Гера. Мне было жаль нас до слез. Мы разные, и мы притягивались. Это хуже всего на свете.

– Что скажешь?

– Мне кажется, я тебя люблю. – У меня был самый несчастный голос на всей земле.

Он засмеялся, я тоже. Мы тряслись от смеха на каменных усах живой протоплазмы.

– Не повезло нам, – сказал Илья.

– Не то слово, – согласилась я.

Мы взглянули друг на друга и снова засмеялись. Два улыбающихся дельфина скакали из его мировых океанов в мои. Туда и обратно, как заведенные. Получается, им повезло. Может, нам тоже?

* * *

Я обещала Илье прийти завтра. Меня мучили сомнения. Терзали душу. Я боялась, не зная чего. Я вышла в темный коридор и остановилась у старого зеркала. Провела по нему ладонью и вгляделась в свое отражение, ища ответ. Напрасно. Зеркало было мутным хрустальным шаром. Я и себя разглядеть в нем не могла. Тогда я вернулась в комнату и вытащила из-под подушки чужое сердце. Я давно его туда положила. Моя рука снова была полна его крови. Я выключила свет, и сердце исчезло. Я его чувствовала, но не видела. Оно стало теплым от моей руки. Или моя рука стала теплой от его крови.

– Гера. Мне приснился плохой сон. Я упала с маятника в черный угол, а не посередине напольных часов.

– Это хороший сон, – улыбнулся Гера. – Если бы ты упала посередине, ты бы оказалась под тремя шестерками. Двенадцать и шесть.

– Да?

– Ты с какой стороны солнца упала?

Я вообразила себя напольными часами. Получалось, я упала со стороны восхода.

– С восхода.

– Ну, вот видишь. Это хороший сон.

– Илья просит меня вернуться. Я его видела.

– Ты этого хочешь? – после паузы спросил Гера.

Он вертел в руке ручку. Она падала и падала, Гера ее поднимал и снова вертел.

– Он – собака, я – кошка. Он сравнил мои глаза с сосульками, от которых стынут руки даже на солнце.

– Он умеет говорить комплименты.

– Это ирония?

– Нет. А как же Корица?

У меня на душе стало еще хуже. Я снова забыла о нем. Совсем.

– Корица на самом деле не Корица, – объяснила я. – У него другой запах. Не мой. Я это почувствовала сразу же. Он маскируется под корицу глазами.

– Значит, собаки?

– Есть кошки, живущие стаями, как собаки. Их львами называют. Понятно? Они даже охотятся как собаки.

– Может, львы маскируются под собак? – Гера смотрел в окно. – Или наоборот. Собаки отрастили себе гриву и кисточку.

– Нет, не маскируются, – засмеялась я. – Они парламентеры. Налаживают отношения между кошками и собаками.

– Ты уже все решила.

– Средне.

– Ты же знаешь. Я всегда с тобой. Надо будет, я вырву твоему Илье руки и ноги.

В голосе Геры я не чувствовала уверенности, словно он сомневался, как и я. Львы не собаки. Это знает каждый.

– Учи его, как китайский язык. Китайский – самый трудный, потому китаистов не так уж много.

– Попробую, – так ничего не решив, я закрыла дверь Гериной комнаты.

Бабушкина квартира кружилась комнатами вселенского бублика вокруг дыры длинного, темного коридора. Из темного коридора ведут два выхода. Один – через окно к синему небу с золотым шпилем, другой – в подъезд с тусклым, искусственным светом. Я оглянулась на свое отражение в зеркале и попала в свертку времени и пространства – два выхода сошлись в одной точке. На мне. Тогда я взяла чужое сердце и вылетела в окно, где на фоне черного неба серебрилась гигантская сосулька лунного шпиля.

Я позвонила в дверь Ильи, и меня охватила тревога. До паники. Он мог быть не один. Я вспомнила девушку, целующую его взасос. Илья меня видел и уехал, без колебаний отправив в угол забвения. Я резко развернулась и нажала кнопку сверхскоростного лифта. Мне надо было вернуться назад и подумать. Во что бы то ни стало!

Я вздрогнула, услышав щелчок замка. Илья открыл дверь, щурясь от яркого света, горевшего в подъезде нового дома. Лифт раскрыл рот, приглашая к себе.

– Где твоя метла? – спросил Илья.

– В сумке.

– Складываешь как зонтик?

Я молчала и вглядывалась в его лицо. Я не знала, чего от Ильи ожидать. Лифт закрыл рот, ему надоело ждать.

– Смешно! – Илья внезапно рассмеялся. – Думал о тебе, и ты явилась ровно в полночь.

– Это плохо? – спросила я.

– Страшно, – он осторожно коснулся губами моих губ. – Надо же. Настоящая.

Я откинула назад голову, и он окольцевал меня двумя шаманскими кругами радужки глаз. А я его своими руками, в которых прятала его сердце. Получилось, мы были на равных.

Мы лежали, раскинув руки, сдвоенной буквой «Т». Как две гороскопические рыбы, плывущие в одну сторону. Мне не было тяжело. Мы вложились друг в друга, как матрешки.

– Я хочу, чтобы ты жила у меня внутри, – сказал он, глядя мне в лицо.

Я смотрела в отражение своих глаз, удобно устроившись во рту косатки. В глазах моей зеркальной души вращались буруны синего моря, совсем как в моем сне.

– Я и так у тебя внутри.

Илья вздохнул совсем как Гера и уронил мне голову на плечо. Я погладила его по голове.

– У тебя вокруг макушки волосы пропеллером, – сказала я.

– Хорошо, что не дыбом.

– Куклачев приручает кошек.

– Ему проще. Он не человек. Он оживший кошачий тотем.

Я рассмеялась.

– Я обыкновенная. Ты просто смотришь на меня не под тем углом зрения.

– С твоим появлением в моем зрении нет углов, одни закоулки. Ты шляешься в них без зазрения совести.

Я думала о том, что это хорошо, что мы разные. Иначе мы не зацепили бы друг друга и прошли мимо, не заметив, что мы существуем на свете. Теперь Илья живет в моем подсознании, от него не избавиться ничем. Вот и прекрасно, что нам не повезло! Ни к чему учить тарабарскую грамоту. Жизнь тогда может стать пресной.

Я невзлюбила психические болезни. Может, потому, что мы пришли на цикл психиатрии в самый мрачный зимний день – снеговые тучи нависли над городом, и ни единого лучика солнца. А может, потому, что все отделения в психиатрической больнице захлопываются на замки. Не зайти, не выйти. Ни больным, ни посетителям. Люди с больной душой остались в бессрочном заключении. Без права на помилование. Больная душа должна находиться в клетке, чтобы здоровой душе было спокойно. Так лучше для всех.