Ловец тумана - Сергей Игнатьев

Его же Северин видел в переплетениях древесных ветвей, в завитках зеленоватой пивной пены на боках пустой кружки, в обрывках низких туч, в хлюпающей под ногами дорожной грязи.

Символ этот, неведомо что означавший, колол ему сердце, наполнял невыразимой тоской.

Его, должно быть, искали.

По свежему следу вышли наемные убийцы, неотвязные, как гончие. Вышли шпионы, обладающие располагающей внешностью и приятными улыбками. Вышли искатели приключений и романтические юнцы – куда же без них?

В Хмарьевске шла война – необъявленная, негласная, не называемая вслух, но от того не менее жестокая и кровавая.

Кланы, исповедующие культ Тенабира, вроде Блазанов или Сарманисов и еще с полсотни менее известных и влиятельных, открыли охоту на представителей клана Амофил и на всех союзных ему адептов Лаахора. От заносчивых Галдаров до каких-нибудь самых заурядных Одмаров.

Амофилы решили ответить не сталью, но золотом, предлагая награду теперь уже за любого тенабирского адепта, не взирая на клановую принадлежность и наличие меча у пояса.

В дело незамедлительно вмешались охочие до крови Брохуды, потянув за собой всех, кто почитал своим покровителем пламень-Гуафисс.

Пробудились от спячки рода, приносящие жертвы лесной деве Вильвике, представленные многочисленными и хорошо вооруженными Арахнисами.

И уж конечно, не могли упустить своего и служители Йогдума, которым в их магических экспериментах всегда так потребны добровольцы, а за неимением их сгодятся и пленные.

Все эти кланы, династии и шайки выросли из тех чащобных племен, что рогатиной и дрыном воевали с вторгшейся в пору Утверждения Магии из смежных миров, многочисленной нелюдью и нечистью. Они отвоевали нынешнюю Мошкарицу и нынешний Хмарьевск… Все они владели золотом и землями, рудниками и факториями, имели в распоряжении выдрессированные банды наемников и толпы ищущих шанса выслужиться ополченцев. Все жаждали в основном только одного – вывести из игры, изжить со свету, выжечь дотла конкурентов.

Цена вопроса не имела значения.

И что-то, видно, сдвинулось в мировом эфире, что-то сместилось на астрологических картах Альтерры, потому что, чем большие обороты набирала хмарьевская рознь, тем чаще доходили тревожные слухи с юга.

Якобы там, в безлюдных степях, где проходят важнейшие караванные тропы в Бизантикус и Вавилонию, завелись какие-то неведомые ранее твари. Начала клубиться, постепенно обретая все более ясные очертания, некая забытая злая магия.

В одном из тех разговоров в придорожном кабаке, когда сперва кислое и зеленое запивают горькой кедровой, а потом уже наоборот, а потом, на один-единственный вечер, все вдруг становятся друг другу, как братья, впервые прозвучало это имя: «Шахрияр».

Северин никогда прежде его не слышал. Но расспросив поподробнее, понял, что вполне мог бы услышать. К примеру, от Мурина-Альбинского, если бы знакомство их развивалось по какому-то другому, альтернативному маршруту. Или от Гирбилина, если бы тот не погиб, успев лишь провести Северину пару-тройку ознакомительных экскурсий по злачными местам Хмарьевска и заморочить голову своими намеками и иносказаниями. Или от Найриса, если бы в первую же ночь Северин согласился, что дружба лидера Мглистых Акробатов стоит платы кровью, и цену эту безотлагательно заплатил.

Шахрияр был из поколения магов-хаоситов, повергнутых Новыми Богами: Ракотом, Владыкой Тьмы, и Хедином, Познавшим Тьму.

Северин узнал об этом уже позднее, прочитав мудреную и, судя по всему, уникальную книгу за авторством некоего Форстана Мальвира, оставшуюся от погибшего боевого мага, уже здесь, в степях, на «Жаровне». Про «этих» Гирбилин упоминал, но отчего-то не решился озвучить имен – из суеверия ли, из пиетета?

Шахрияр был повержен, развоплощен. Он никак не мог иметь отношения к происходящему на юге.

Но вот Мурин-Альбинский…

Замаячила призрачная надежда – выйти на его след. Выйти на след Жанны.

Но Северин уже толком не понимал, каким таким ветром в действительности занесло его сюда, на Альтерру?

В действительности ли он отправился сюда, чтобы разыскать любовь-с-первого-взгляда? Девушку, про которую он, в сущности, ничего не знал.

Или виноваты во всем его сны, и, как утверждал Гирбилин, ему и впрямь было завещано от века – попасть сюда, вдохнуть влажный и прелый воздух Хмарьевска?

Действительно ли он – плоть от плоти этого мира? Или по-прежнему чужак, несмотря на те значительные, роковые события, непосредственное участие в которых ему выпало чуть ли не сразу по прибытии сюда?

Теперь же, здесь, в степях, на «Жаровне» – вновь происходили события, долженствующие переменить судьбу мира.

Это была странная война. Даже и не война вовсе.

Просто вот уже два месяца сюда тянулся из Хмарьевска, из земель Мокшанского племенного союза, даже из Великого Ильменя пусть тонкий, но не иссякающий ручеек.

Грязные оборванцы в поисках шального счастья, закованные в зачарованную броню воины, безумные пророки и самоотверженные лекари, гнусные разбойники и жадные трофейщики, благочестивые жрецы и посланники ремесленных гильдий, вооруженные вилами крестьяне и благородные витязи, со вкусом задрапированные в шелка и соболя.

Нескончаемый поток человеческого ресурса тянулся в степи, теряясь в них, рассеиваясь, становясь жертвой точечных ударов практически невидимого противника.

Противник представлял собой не менее разрозненные группы воинов и боевых магов, стремившихся убить все, что встречалось им на пути.

Укомплектованы они были самым превосходным образом, не брали пленных и не сдавались в плен, не ведали жалости и страха, бескровные лица скрывали под уродливыми забралами и, судя по всему, были совершенно безумны.

Быть может, они вообще были не живые? Гомункулусы? Мертвяки, которых кому-то удалось подчинить, приручить? Результат безответственных магических экспериментов?

Истинной их природы до сих пор еще не удалось установить.

А в последнее время появилась новая напасть – все чаще попадались какие-то совершенно непостижимые конструкты – гибриды металла и мертвой плоти. Совершенно неясно было, откуда они берутся. Единственное, что их всех объединяло, символ на доспехах, скрывающих бескровную плоть, и на стальных пластинах, вживленных прямо в эту мертвую плоть, – восемь стрел, направленных в разные стороны – древний символ хаоситов.

Попав на юг, Северин имел при себе лишь пару верных гатримарсов, плохонькую кольчугу и пару-тройку серебряных монет в кармане.

Ему повезло. По прошествии недели он был еще жив.

Теперь при нем был мешок, туго набитый золотом. Одет он был в превосходные черные доспехи, легкие, тонко инкрустированные серебром – трофей, снятый с одного из отродий Хаоса.

Здесь, на юге, никто не знал его имени. Никому оно было не интересно.