Неправильный диверсант Забабашкин - Максим Арх

передо мной, получалось, что в своих предположениях я был не прав.

Запоздало пришло сожаление, что не могу изменить прошлое.

«Эх, знать бы заранее, как дело сложится, можно было бы не пожалеть с десяток-другой секунд и патронов, да и расфигачить всю авиацию, что тут стояла на приколе. Из-за цейтнота же, что возник прямо перед эвакуацией отряда, пришлось заниматься совершенно другим — тогда было важно остановить танки и бронетранспортёры, а не заниматься самолётами. И очень жаль. Ведь если бы я вывел данный авиапарк из строя, то всё было бы иначе, и сейчас меня сюда бы не привезли».

Но, увы, что случилось, то случилось. И теперь становилось очевидным, что раз самолёт уже подготовлен к взлёту, меня собираются куда-то перевозить.

'Кстати, куда? — промелькнула очередная мысль, и я решил поинтересоваться у вытаскивающего меня из машины Фишера:

— Куда лететь собрались, хоть скажете?

— Не твоего ума дела! Как прибудем, узнаешь, — буркнул тот и, взяв меня за шкирку, повёл к небольшой лестнице, прислонённой к фюзеляжу самолёта.

— Что, тебе сказать, что ль, влом? Или это секретная информация? Так я никому не расскажу.

— Молчи! И двигай ногами вперёд!

Рядом с импровизированным трапом стояли двое, судя по форме — какой-то полковник Вермахта, вероятно, со своим адъютантом.

Немецкий диверсант отдал ему приветствие и доложил о прибытии.

Полковник кивнул, удивлённо посмотрел на меня, а потом переспросил моего сопровождающего-тюремщика:

— Это и есть русский снайпер? Клаус, вы ничего не перепутали?

— Никак нет, господин полковник. Это тот самый Забабаха, — ответил Фишер.

Старший офицер вновь с сомнением посмотрел на меня.

— Дядя, вы правы, он слишком молод для того зверя, о котором ходит так много неправдоподобных слухов и легенд, — вступил в разговор молодой офицер, которого я принял за адъютанта. — Если это ошибка, то у вас будут неприятности.

«Дядя? Ясно. Тут, значит, тоже коррупция и кумовство процветают. Устроил племянника на тёплое место, — отметил я, но потом увидел, что у этого родственника повязка на плече, которую скрывал плащ. — Ага, значит, в штабе или где он там служит, не так уж и безопасно. Кто-то из наших всё-таки сумел пощипать его пёрышки. Жаль только, что тот после той „процедуры“ в живых остался».

А тем временем полковник в задумчивости провёл ладонью по небольшим усикам и нахмурился.

— Они и так будут, Эрих. Но, по всем показаниям свидетелей, тот самый убийца выглядит именно так — молодой, дерзкий и наглый, как все русские варвары, — он подошёл ко мне, сморщил нос и, коверкая доставшуюся мне фамилию, по слогам с акцентом произнёс: — За-ба-ба-шка?

Я ничего не ответил, хотя, признаюсь, очень хотелось послать этого немчика куда подальше. Откровенничать с ним я не собирался. Но и грубить было ни к чему, ведь никакой практической пользы, кроме морального удовлетворения, и то крайне недолгого, я своими словами не достигну. Так что, помня про кулаки стоящих рядом солдат, решил на рожон в этот раз не лезть, а просто промолчать.

Фишер, увидев, что я отвернул голову, тут же занёс руку для удара.

— Не надо, лейтенант, — остановил его дядя. — Я смотрю, вы и так с ним изрядно поработали. Почему у него такой непрезентабельный вид? Почему он весь в лохмотьях и явно избит?

— Господин полковник,– тут же стал оправдываться мой тюремщик, — что касается его одежды, то она и не может быть другой. Их части с непрерывными боями отступают уже не один день. Да и нашли мы его в грязи, в болоте.

— Хорошо, с одеждой понятно. А избит он почему?

— Господин полковник, этот варвар оказывал яростное сопротивление!

— Перестаньте нести чушь, Клаус. Передо мной безусый юнец. Какое сопротивление он мог оказать вашим головорезам⁈ Или вы хотите сказать, что ваши люди, находясь в большинстве, еле-еле смогли управиться с мальчишкой?

Сказав это, он подошёл ко мне ещё ближе и спросил:

— Ты снайпер?

— Нихт ферштейн, — ответил я, раздумывая над вновь вставшим очень важным вопросом: «Плюнуть ему в его псевдоарийскую рожу, или всё же поберечь последние остатки здоровья?»

— Да он это, господин полковник. Я ручаюсь, — влез в разговор Фишер и, схватив меня за шею, потряс: — Отвечай господину полковнику, а то хуже будет! Я знаю, что ты владеешь немецким языком!

— Нихт ферштейн, — вновь повторил я, ожидая удара.

Но, к моему удивлению, его не последовало. Вероятно, диверсант опасался показывать перед начальством всю свою звериную сущность. Поэтому вновь потряс меня, но бить не стал.

Полковник же отошёл к своему племяннику и покачал головой.

— Такой молодой и столько бед нам принёс!

— Надеюсь, он за всё это должным образом ответит, — произнёс племянник.

— Без сомнения! Что ж, не будем терять время, нас ждут. Эрих, пойдём в самолёт. Ты бледен. Кажется, у тебя вновь начинается жар.

— Благодарю вас, дядя, — кивнул тот. — Я действительно себя плохо чувствую. Рана вновь начала беспокоить.

— Ничего, мой мальчик. В госпитале тебя подлечат. Пошли.

И они, поднявшись по лестнице, вошли внутрь корпуса металлической птицы.

Фишер обернулся и крикнул охранникам:

— Майер и Гюнтер, ко мне. Остальные возвращайтесь в расположение.

Двое самых здоровых солдат направились к нам, а экс-Зорькин, схватив рукой меня за шею, придал направление в самолёт.

— Давай, Забабашкин, пошевеливайся! И без глупостей.

Я, разумеется, не подчинился. Лететь я никуда не хотел. И, хотя выбора у меня не было, всё же решил показать свой характер, рассчитывая, что прямо здесь и сейчас меня избивать не будут.

Я понимал, что мои действия опрометчивы и нецелесообразны и корил себя за эту ненужную упёртость, но ничего не мог с собой поделать. У меня буквально было раздвоение личности. Одна, разумная, половина кричала, что надо быть покладистым и ждать момента для побега. А другая — буквально рвала и метала, вопя во весь голос, что надо посылать всех гадов налево и направо и всегда идти им наперекор.

И, нужно признаться, что мне было очень тяжело совладать с собой и обуздать ту праведную ярость, с которой я ненавидел врага. Солдаты привычными движениями схватили меня за руки и затащили внутрь «Юнкерса».

Самолёт оказался транспортником, никаких комфортных кресел там не было — обстановка была довольно примитивная и без излишеств. Чем-то данный самолёт по своему убранству напоминал кузов военного грузовика, что перевозит личный состав.