Год магического мышления - Джоан Дидион

Сорок лет эта песенка была нашей домашней шуткой, но я не могла припомнить ни названия, ни следующих строк. Вдруг мне срочно понадобилось выяснить ее текст. Я нашла единственное упоминание в интернете – в некрологе, помещенном в еженедельнике выпускников Принстона.

“Вспоминая тебя”, любимая песня принстонцев.

А что же смерть Мэри-Эстер?

И сколько времени прошло с тех пор, как оживлявший любую вечеринку забавник в последний раз сыграл “Сияй, светлячок, сияй” вверх ногами из-под пианино?

Чего бы я не отдала за то, чтобы обсудить это с Джоном!

Чего бы я не отдала за то, чтобы обсудить с Джоном – что угодно! Чего бы не отдала за то, чтобы иметь возможность сказать один из тех пустяков, которые его радовали! И что бы я сказала? Если бы я сказала это вовремя, это подействовало бы?

За день или два до смерти Джон спросил меня, заметила ли я, сколько персонажей умирает в романе, который он только что отправил в издательство, – в “Ничто не утрачено”. Он сидел в кабинете и составлял список. Я добавила еще одно имя, которое он пропустил. Через несколько месяцев после его смерти я взяла с его стола блокнот, собираясь что-то записать. На открытой странице все еще виднелся список – его почерком, очень бледным карандашом. Вот он:

Почему карандаш такой бледный, задумалась я. Зачем он использовал карандаш, который едва оставлял следы?

Когда он начал самого себя считать умершим?

– Это не черное и белое, – сказал мне молодой врач в медицинском центре Седарс-Синай в Лос-Анджелесе в 1984 году, объясняя разрыв между жизнью и смертью. Мы стояли в реанимации в Седарс рядом с дочерью Ника и Ленни Доминик[54], которая накануне ночью была задушена. Доминик лежала в реанимации и словно спала, но ей не суждено было проснуться. Она дышала только с помощью аппарата.

Четырехлетней она присутствовала на нашей с Джоном свадьбе.

Доминик, старшая двоюродная сестра, председательствовала на вечеринках Кинтаны и водила ее покупать платье для выпускного бала. Когда мы уезжали из города, она оставалась присматривать за ней. “Розы красны, фиалки лиловы, – было написано на карточке, лежавшей на стакане с цветами, который Кинтана и Доминик оставили на кухонном столе к нашему возвращению из одной такой поездки. – Ждем тебя дома. Поздравляем с Днем матери. Д. и К.”

Помню, я подумала, что доктор неправ. Пока Доминик лежит в реанимации, она жива. Она не может поддерживать в себе жизнь без помощи аппарата, но она жива. Это – белое. Когда аппарат выключат, пройдет несколько минут прежде, чем системы ее организма откажут, и тогда она будет мертва. Это – черное.

Мертвые уже не оставляют даже слабого следа, отметок карандаша.

Любые карандашные отметки, самые слабые следы, были оставлены “за день или два до его смерти” или “за одну-две недели” – в любом случае, определенно до его смерти.

Существует водораздел.

Внезапная непоправимость этого водораздела – вот о чем я много думала поздней весной и летом, вернувшись из Калифорнии. Близкая моя подруга Кэролайн Леливелд умерла весной в онкологическом центре Слоан-Кеттеринга. Жена Тони Данна Розмари Бреслин умерла в июне в медцентре Колумбийского университета. В обоих случаях уместным казалось выражение “после продолжительной болезни”, вызывающее обманчивый образ отдыха, облегчения, отпущения на свободу. В обеих продолжительных болезнях была вероятность такого исхода – у Кэролайн в последние несколько месяцев, у Розмари с 1989 года, с ее тридцати двух лет. Но вероятность никоим образом не отменяла – когда настал час – внезапной пустоты, утраты, причиненной событием смерти. Все так же – черное и белое. В последний момент каждая из них еще была жива – а затем мертва. Я осознала, что никогда не верила в слова, которые выучила в детстве перед конфирмацией в епископальной церкви: “Верую в Святого Духа, в святую апостольскую церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела и жизнь вечную, аминь”.

Я не верю в воскресение тела.

И Тереза Кин, Парланс, Эммет Маклюр, Джек Бродрик, Морис Додд, четверо в автомобиле, Чарли Баклз, Перси Дарроу, Уолден Маклюр тоже не верили.

Не верил и мой муж-католик.

Мне казалось, что такой образ мыслей ведет к ясности, но на самом деле мысли мои были столь запутаны, что вступали друг с другом в противоречие.

В воскресение тела я не верила, но все еще верила, что – при правильно подстроенных обстоятельствах – он вернется.

Он, оставивший перед смертью слабые следы грифеля номер три.