Коктейль для Барби - Штеффи фон Вольф

Питбуль сразу постарел на несколько лет. Даже Мариус, который обычно ко всему относится спокойно, сидит мрачнее тучи. Мы все хотим знать одно: как он мог не заметить, что это не женщина?

Питбуль закрывает лицо руками.

— Она не хотела до свадьбы… — говорит он в отчаянии.

— Ты хочешь сказать, что вы еще ни разу не спали вместе? — спрашивает прибалдевший Мариус.

Питбуль кивает.

Геро твердит:

— Господи боже, господи боже!

Один Рихард сохраняет спокойствие. Единственное, что его интересует, это как Марго удалось приделать такую большую грудь.

После того как мать Питбуля закричала диким голосом, что ее сын не должен выходить замуж за мужчину, а Питбуль грохнулся на пол, все только началось. Родительница Марго вскочила на кафедру, включила установленный там микрофон, чтобы громогласно сообщить нам, что ее сын с пренебрежением относился к женщинам, так что в итоге ни одна не хотела с ним водиться (второй господин Дункель), и потом ему, наверно, пришло в голову, что, если он станет женщиной, то так ему повезет больше; кроме того, у Ханса-Марго были долги, поэтому он решил просто-напросто удрать и придумал себе новое имя. У нее, госпожи Руппель, месяцы ушли на то, чтобы найти блудного сына. Но теперь-то она, наконец, поймала этого проказника!

Потом она подошла к Хансу-Марго и залепила ему оплеуху. Дальше выяснилось, что обманщик/обманщица уже убедил/убедила Питбуля перевести на его/ее счет все накопленные на строительство жилья средства и другие сбережения. Питбуль уже в понедельник должен был отправиться к адвокату. Потом Ханс-Марго признался, что еще в ночь на воскресенье он собирался собрать вещи и наутек. И уже не возвращаться. Бывает же такое!

Питбуль и мы все были бесконечно благодарны госпоже Руппель за ее объяснения. Господи, какой ужас! Надеюсь, со мной такого никогда не случится! Через какое-то время в церковь входит полиция (Пинки и Малыш Джо привязали Ханса-Марго веревками к алтарю), его арестовывают за попытку мошенничества и забирают в участок. Священник вынужден признать, что в такой ситуации не поможет никакая молитва, и предлагает выпить красного вина. Он сам идет за бутылкой в ризницу. Потом мы все вместе сидим — кто на ступеньках перед алтарем, кто в самом алтаре, кто на полу — и пьем. Потому что при таких обстоятельствах выпить — это просто святое.

— Конечно, Ханс-Марго потому и не хотел надевать свадебное платье, что тогда бы все увидели, что он мужчина, из-за той же самой волосатости на руках и на груди, ну и вообще, — глубокомысленно вывожу я.

— А я еще, дурак, думал, что ты это нарочно, — говорит Питбуль, которого привели в чувство с помощью нюхательной соли. («Она у меня по жизни в сумочке. Ну… эти, как их там, корсеты, их еще носили в эпоху шококо (это она, видно, перепутала с рококо), они ж такие узкие были. Тетки всегда брякались в обморок, а потом нюхали соль, и все тип-топ», — говорит Маузи.)

— Да уж, — вставляю замечание я, — признаюсь, я невзлюбила ее с самого начала, то есть его. Мне все казалось очень подозрительным.

Питбуль кивает:

— Я тоже все думал, что здесь что-то не так. Только я не мог сказать что. И на тебя злился как раз за то, что знал: ты права. Прости, Каро!

Я качаю головой.

— Забудь об этом, — говорю я. — Кстати, как нам быть с рестораном «Ахорнсхоф»?

— Понятия не имею. — Питбуль в отчаянии разводит руками. — Решайте вы!

Немного поспорив, мы решаем вместе пойти в «Ахорнсхоф».

Наша честная компания все-таки устраивает себе праздник, пусть и не по случаю свадьбы. Но после четвертого бокала это становится абсолютно не важно. Я делаю вид, что не слышу слов Мариуса: «Не пей так много, Каролин, молоко полез — ней». Мы ведь, в конце концов, не на похоронах. Питбуль напропалую флиртует с девушкой из обслуживающего персонала. Ее зовут Изабелла, и она с удовольствием доказывает ему, что она настоящая женщина. Я очень рада, что Питбуль так быстро забыл Ханса, это все упрощает. Пусть он отдохнет душой.

Ну и уикенд выпал!

В понедельник я делаю выписку по счету. Ух, ты, как это я вдруг оказалась в плюсе? Потом выясняется, что компания «Строуберри» перечислила мне десять тысяч евро. Эти деньги нужно потратить на стильную одежду, как то и подобает ведущей. Я, которая всегда покупала одежду в самых обыкновенных магазинах, принаряжусь в каких-нибудь эксклюзивных бутиках. Дома я нахожу письмо от госпожи Шнайдер, секретарши Сильвестра Левенталя, которая просит меня связаться со стилистом Эстефанией Хубер. В общем, я звоню госпоже Хубер. Она не особенно-то любезна со мной, говорит таким тоном, будто я сослана на принудительные работы, где она — надзирательница. Конечно, она зачесывает назад волосы и носит тяжелые кожаные сапоги. И вот этот цербер требует от нас, закованных в цепи, беспрекословного подчинения, да еще, если ей какая шлея под хвост попадет, подсыплет нам в похлебку перец, чтобы щи стали уж совсем несъедобными. Я уже заранее трепещу.

— Я все знаю, — кричит она в трубку, — вы совершенно не умеете одеваться. Послезавтра я буду У вас. Мы встретимся на главном вокзале, приезжайте встретить меня, а там посмотрим, можно ли вообще что-нибудь сделать.

Она говорит так, будто я прокаженная, а горбатого, то есть в моем случае горбатую, как известно, только могила исправит. Я робко обещаю встретить ее. В конце нашего разговора госпожа Хубер ревет в трубку, что ее поезд прибывает в 14.03 и что опозданий она не потерпит. Но я-то знаю себя: уже в час дня я буду на четвертой платформе, дрожа от страха.

Мариус, который слышит наш разговор, говорит, что мне нужно быть поуверенней.

— Ведь этой женщине платят за то, что она будет ходить с тобой по магазинам, — объясняет он. — Я бы с ней по-другому разговаривал.

Но в назначенный день я все, же стою на четвертой платформе уже в час дня. Колени дрожат. Я даже боюсь на минутку отойти, чтобы выпить чашечку кофе или сходить в туалет, а то вдруг поезд придет раньше обычного и госпожа Хубер, вместо того чтобы приветливо сказать мне «здравствуйте», изо всей силы ударит меня плеткой. В итоге я так сильно хочу в туалет, что постоянно переминаюсь с ноги на ногу. Девочка лет десяти подходит ко мне и спрашивает, не надета ли на мою скакалку шапка-невидимка.

Ровно в 14.03 прибывает скорый поезд из Берлина. Я сразу вижу госпожу Хубер. Она ростом метра два и одета с иголочки. Все безукоризненно. Все в тон. Серый брючный костюм из кашемира, белая блузка, серебряная цепочка, очки. Волосы как у женщины из рекламы «Тафт — три погоды»: Утро: Берлин. Легкий туман. День: Рим. Палящее солнце. Вечер: Гамбург. Сильный северо-западный ветер Прическа остается неизменной.

Я в своих джинсах и кроссовках чувствую себя девчонкой-малолеткой. Какой кошмар! У меня потные ноги. О нет! Только не это!

С госпожой Хубер еще какая-то ассистентка, которая представляется как Лаура Кастельяни. Она не протягивает мне руку, а только кончики пальцев, наверное, ей неприятно со мной общаться. Теперь у меня совсем не осталось чувства собственного достоинства.