Октябрь 1917-го. Русский проект - Вардан Багдасарян

Трагична гибель, ломка жизни миллионов людей, во множестве своем индивидуально безвинных. З0-е были годами продолжения Гражданской войны.

Катализатором для Сталина в развертывании репрессий послужил опыт войны в Испании, где не последнюю роль в поражении республиканцев сыграл фактор «пятой колонны». Примеривание испанского опыта на СССР диктовало ему в той логике войны необходимость репрессий потенциальных предателей.[174] Поскольку сами советские лидеры сумели захватить власть в военное время, они более всего опасались войны на два фронта – с внешним противником и внутренней контрреволюцией. «Как показывают многие факты, – пишет исследователь сталинизма О. Хлевнюк, – кадровые чистки и «большой террор» 1936–1938 гг. имели в основном единую логику. Это была попытка Сталина ликвидировать потенциальную «пятую колонну», укрепить государственный аппарат и личную власть, насильственно «консолидировать» общество в связи с нарастанием реальной военной опасности (эскалация войны в Испании, активизация Японии, возрастание военной мощи Германии и ее союзников). Все массовые операции планировались как настоящие военные действия против врага, хотя еще не выступившего открыто, но готового сделать это в любой момент».[175]

Сталинские партийные чистки были вызваны не в последнюю очередь национальным перекосом в высших органах власти. Вероятно, левый уклон, троцкизм и этнический признак для него стали корреспондировать. Сложившаяся в постоктябрьский период управленческая система была наиболее преферентна к кооптации в высшие эшелоны власти выходцев из еврейской среды. Сам Сталин был если не идейным, то, во всяком случае, бытовым юдофобом. В кулуарных беседах он характеризовал партаппарат как «синагогу», а партийную чистку уподоблял «еврейскому погрому». Для его ближайшего единомышленника А. А. Жданова настольной книгой служили «Протоколы сионских мудрецов». На эзоповом языке идеологических дискуссий под троцкизмом подразумевалось еврейское крыло партии. Популярностью в околополитических кругах пользовалась шутка следующего содержания. Вопрос: чем Сталин отличается от Моисея? Ответ: Моисей вывел евреев из пустыни, Сталин – из Политбюро.

Обвинение в антисемитизме не преминул использовать в критике сталинской политики Л. Д. Троцкий. «В истории, – писал он, – трудно найти пример реакции, которая не была бы окрашена антисемитизмом. Этот особенный закон целиком и полностью подтверждается в современном Советском Союзе… Как могло быть иначе? Бюрократический централизм немыслим без шовинизма, а антисемитизм всегда был для шовинизма путем наименьшего сопротивления»[176]. Даже Н. С. Хрущев неоднократно намекал в своих мемуарах на антисемитскую подоплеку сталинской партийной чистки. Антисемитизм ставился им в вину Сталину как коммунисту. «Берия, – утверждал Хрущев, – завершил начатую еще Ежовым чистку (в смысле изничтожения) чекистских кадров еврейской национальности».[177]

Сталинские репрессии ознаменовали не менее, чем трансформацию советской системы. Для этого требовалось первоначально устранить космополитическую прослойку в высших эшелонах советской власти. «Большой террор» являлся в данной постановке вопроса походом национальных сил против интернационалистского засилья. Сталинский цивилизационно ориентированный концепт построения социализма в одной стране противопоставлялся идеологеме «мировой революции».

Стоявший на националистических позициях публицист-историк А. М. Иванов писал о двух контрударах, нанесенных Россией по примазавшимся к революции антирусским силам. Первый датировался им 1926–1927 гг., второй – 1936–1938 гг. «События на внутреннем фронте, – рассуждал он, – как бы предваряли сценарий грядущей войны: враг под Москвой – отброшен, враг под Сталинградом – снова отброшен»[178].

Кто оказал наибольшее персональное влияние на идейную эволюцию Сталина в направлении национал-большевизма? Р. А. Медведев отводил эту роль А. Н. Толстому. Вернувшись на Родину, писатель якобы пытался раздуть царистские настроения у генсека. Автор «Петра Первого» внушал Сталину мысль об его преемстве русских монархам. Другим источником влияния стали труды идеолога национал-большевизма Н. В. Устрялова.

Война стала завершающим рубежом начавшейся в 1930-е годы идеологической трансформации советской системы. Речь И. В. Сталина на параде 7 ноября 1941 г. ознаменовала выдвижение государственно-патриотических идеологем взамен революционно-интернационалистских. Отнюдь не всеми в партии лейтмотив сталинского выступления был воспринят позитивно. В опубликованном Р. А. Медведевым «Политическом дневнике» приводится письмо некого ортодоксально мыслящего большевика, выражавшего недоумение, почему генеральный секретарь в годовщину Октябрьской революции говорил не о Марксе и Либкнехте, а Александре Невском и Суворове.

Революция 1917 г. имела не только социальную, но и этническую составляющую, ознаменовав победу национальных окраин над метрополией. Политическим выражением интернационал-коммунистической парадигмы стало преобладание во власти нерусских элементов. Однако с середины 1930-х гг. возобладала противоположная тенденция. Под прикрытием чисток осуществился приход к власти новой кадровой прослойки, главным образом, крестьянского происхождения, уменьшившей в ней инородческие элементы. Трансформация 1930-х гг. представляла собой национальную реакцию преимущественно славянской страны на космополитические эксперименты предшествующих десятилетий. Исторические деяния Сталина подняли эту прослойку до уровня государственной власти.[179] Ценой трансформаций стали большие человеческие жертвы и трагедии. Результатом – последующие Победа и мощь СССР.

Проверка войной

Результаты сталинской трансформации в значительной мере «измеряются» Великой Отечественной войной. Не успей страна осуществить в 1930-е гг. индустриальный переход – само ее существование было бы под большим вопросом. Не была бы проведена элитаристская кадровая ротация, и плеяда советских маршалов и генералов жуковского призыва оказалась бы на третьих ролях, а руководство вооруженными силами осуществлялось бы по опыту Гражданской войны. Не будь реализована идеологическая инверсия национал-большевистского типа, и вместо сталинского обращения в 1941 г. к историческим ценностным накоплениям России имели бы место призывы к классовому революционному сознанию трудящихся. Сам И. В. Сталин, признавая жертвы, связанные с осуществлением индустриального рывка, объяснял их объективную необходимость следующим образом: «У нас не было бы тогда ни тракторной, ни автомобильной промышленности, не было бы сколько-нибудь серьезной черной металлургии, не было бы металла для производства машин, – и мы были бы безоружны перед лицом вооруженного новой техникой капиталистического окружения… Мы не имели бы тогда всех тех современных средств обороны, без которых невозможна государственная независимость страны, без которых страна превращается в объект военных операций внешних врагов. Наше положение было бы тогда более или менее аналогично положению нынешнего Китая, который не имеет своей тяжелой промышленности, не имеет своей военной промышленности, и который клюют теперь все, кому не лень. Одним словом, мы имели бы в таком случае военную интервенцию, не пакты о ненападении, а войну, войну опасную и смертельную, войну кровавую и неравную, ибо в этой войне мы были бы почти что безоружны перед врагами, имеющими в своем распоряжении все современные средства нападения… Ясно, что уважающая себя государственная власть, уважающая себя партия не могла стать на такую гибельную точку зрения».[180]