Октябрь 1917-го. Русский проект - Вардан Багдасарян

Широкий резонанс вызвал произнесенный И. В. Сталиным 24 мая 1945 г. на торжественном приеме для советских военачальников в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца тост «За русский народ». Было два его важных смысловых контекста.

Первый контекст – акцентировка роли народа как истинного творца истории. Тост был произнесен на приеме не случайно среди представителей военной, политической и культурной элиты. Напыщенные генералы, писатели, номенклатура – все они позиционировались как триумфаторы. И. В. Сталин опустил их с небес на землю. Им давалось понять, что победителем в войне являлся народ, а не элита.

Второй контекст – акцентировка сталинского тоста на русской идентичности. Основные тяготы в войне легли, по оценке И. В. Сталина, на плечи русского народа. Советский Союз по-прежнему позиционировался как многонациональное государство, однако русский народ был выделен как главная государствообразующая и культурообразующая сила. Со слов об интеграционной миссии «великой Руси» начинался текст принятого с 1944 г. государственного гимна СССР. Формировалась идеология позиционирования русского народа как «старшего брата» в единой многонациональной семье.

Тост за русский народ был не просто тостом, а идеологической манифестацией. Бывшим космополитам, которых сохранялось еще немало в среде элитарной части советской интеллигенции, предписывалось теперь полюбить русский народ и его культуру.

Историческая память

Разгром «школы М. И. Покровского», сопровождавшийся реабилитацией «старорежимной» историографии, стал отражением феномена имперской реставрации 1930-х в сфере исторической науки. Из мест заключения в научную среду возвратилась когорта историков, обвиненных прежде в монархических симпатиях, а ныне оцениваемых как классиков отечественной историографии: С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, В. Г. Дружинин, М. К. Любавский, В. И. Пичета, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин и др. Многие из них были удостоены высших правительственных оценок, как Ю. В. Готье, избранный в 1939 г. действительным членом Академии Наук, или С. В. Бахрушин, удостоенный в 1942 г. Сталинской премии. В 1937 г. было осуществлено переиздание работы скончавшегося в заключении, осужденного ранее в качестве руководителя диверсии на историческом фронте С. Ф. Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.».[198]

На нигилистические опусы Н. И. Бухарина по отношению к русской истории «Правда» дала категорическую отповедь: «Партия всегда боролась против «Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить все историческое прошлое нашей страны в сплошной черный цвет».[199] На страницах газеты воззрения лидеров оппозиции, осужденных на процессе 1937 г., были определены бывшим сменовеховцем И. Лежневым как национальная «смердяковщина». Императив позиции оппозиционеров формулировался словами персонажа «Братьев Карамазовых»: «Я всю Россию ненавижу… Русский народ надо пороть-с», – которые, согласно Лежневу, отражают душевное состояние подсудимых…».[200]

Сталин позволил себе даже выступить с кощунственной для партийной сферы критикой воззрений «классиков», адресовав в 1934 г. письмо членам Политбюро «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»», в котором указывал на ошибочность автора в трактовке внешней политики России как более милитаристской, чем у западных государств. В середине 1930-х гг. приостановилось издание Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса в связи с тем, что стал очевиден русофобский характер многих сочинений основоположников «Интернационала».

Квинтэссенцией идеологического противостояния между левой историографической школой и державно – почвенным направлением стал конкурс 1934–1937 гг. на составление лучшего учебника по истории СССР. Постановлением Совнаркома и ЦК от 1934 г. осуждался отвлеченный характер преподавания истории, увлечение формационным абстрагированием и деперсонализацией прошлого. Н. И. Бухарин как один из членов конкурсной комиссии ратовал за то, чтобы в учебнике внимание было сосредоточено на описании дореволюционной России как «тюрьмы народов», «воплощения векового обскурантизма». В составленном в соответствии с данными рекомендациями пособии историческое прошлое дифференцировалось на основании исторической дихотомии: революционное – контрреволюционное, при которой к последней из категорий относились персонажи, укреплявшие российскую монархическую государственность и расширявшие ее владения, как, к примеру, Минин и Пожарский или Богдан Хмельницкий.

Но предпочтение было отдано проекту учебника А. В. Шестакова, ориентированному на рассмотрение советского периода истории в органической связи с героическими страницами «старорежимного» прошлого. Следствием сталинского пересмотра истории являлось декларированное в августе 1937 г. осуждение левого уклона в историографии, обнаруживаемого, в частности, в негативном освещении таких вех становления отечественной государственности, как христианизация Руси, соглашательская политика в отношении Орды Александра Невского, присоединение к России Украины и Грузии, подавление Петром I стрелецких мятежей. Сталин намеревался осуществить пересмотр исторической роли некоторых фигур советской эпохи, в частности, предполагал возложить на М. А. Шолохова задачу развенчания апологетического освещения деятельности Я. М. Свердлова в Гражданскую войну, прежде всего при проведении расказачивания.

Тенденцию имперской реставрации отражал киноэпос, такие фильмы, как «Петр Первый» (1937), «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940), «Богдан Хмельницкий» (1941), «Кутузов» (1943), «Иван Грозный» (1945), «Адмирал Нахимов» (1946), «Адмирал Ушаков» (1953).[201]

Речь 7 ноября 1941 г., с апелляцией к памяти великих военачальников старой России, не представляла собой принципиально нового слова, произнесенного в конъюнктуре задач сохранения режима, а являлась логическим продолжением идеологического переворота довоенных лет. И. В. Сталин призвал помнить имена защитников Отечества – Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Отнюдь не всеми в партии лейтмотив сталинского выступления был воспринят позитивно. В опубликованном Р. А. Медведевым «Политическом дневнике» приводится письмо некого ортодоксально мыслящего большевика, выражавшего недоумение, почему генеральный секретарь в годовщину Октябрьской революции говорил не о Марксе и Либкнехте, а об Александре Невском и Суворове.

С форзаца газетных номеров снимался прежний лозунг классовой борьбы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Его заменяла новая формула «Смерть фашистским оккупантам!». Сам факт провозглашения начавшейся войны как Отечественной свидетельствовал о существенном идеологическом повороте. А ведь еще в 1930-е годы академик М. В. Нечкина отзывалась о понятии «Отечественная война» применительно к кампании 1812 г. как о русском националистическом названии.