13 привидений - Михаил Павлов

Разве так бывает не у всех? Разве не отголосок это вечного кружения разума, в толще темных вод которого спят древние ящеры? Мертвое нельзя сделать живым, но живое легко сделать мертвым, и когда мы видим возможность, даже не испытывая к действию никакого сознательного желания, – ящеры ревут…

Да, мне хочется верить, что я была совершенно нормальной, как все, пока в меня не вселился дух Мари-Луизы Муаран.

– На следующей неделе опять в командировку, во Францию. – Тимур испустил неискренний тяжелый вздох человека, которому приходится по работе делать то, о чем многие мечтают как о чудесном досуге. Я вытащила голову из стиральной машинки, из барабана которой уже полчаса выбирала белые плевочки – Данька набил карманы туалетной бумагой, играя в мумий, да так и сунул брюки в стирку, – и посмотрела на него.

– О, – сказала я, возвращаясь к своему увлекательному занятию. – Бедняжка. Как тебя жаль.

– Поедешь со мной, Тань?

Я подскочила от неожиданности и сильно ударилась головой о дверцу машинки. Тим, смеясь, поднял меня, усадил за стол, дал пакет с горошком из морозилки и велел прижать ко лбу.

– Смотри, я знаю, что с деньгами сейчас не очень, но у тебя шенген до февраля, за мой билет и гостиницу платит фирма, правильно? То есть только твой билет и еда остается.

– Я буду много есть, – предупредила я, думая о французском хлебе, сыре, вине и ста пятнадцати видах мяса.

– Я тебя прокормлю, – пообещал мне муж.

– А Данька?

– Твоя мама его возьмет на четыре дня. Она сама предложила.

Я вздохнула. Это означало, что и сам романтический жест «ву ле ву аллер авек муа?» родился не в сердце Тимура, а в размышлениях моей мамы «как нам обустроить Танино счастье». Ну да нищему гордость – как корове седло. После многих лет беспробудного материнства с единственной поездкой к Тимкиным родственникам в Литву, всю неделю которой мы с Данькой мучились желудками (спонсор вашего пищевого отравления – шашлыки ИП Айвазян!), я готова была ехать куда угодно, не обращая внимания на мотивы приглашающей стороны. Сторона забрала горошек, хозяйственно убрала его обратно в холодильник и чмокнула меня в нос.

– Собирай чемодан и бери теплое, на юге Франции снег. Прилетим в Тулузу, потом на машине до Фуа. Будет здорово!

И Тимур ушел на работу, а я заметалась по квартире, одной рукой перебирая одежду, другой начищая картошку на ужин, а ногами влезая в сапоги, чтобы вот-вот уже идти за Данькой в садик по январской холодной слякоти.

– Это там мушкетеры были? – спросил Данька. Мы пытались подсовывать ему подходящую детскую литературу про осликов и айболитов, но человек, научившийся читать в четыре года, не испытывал особых затруднений с придвиганием стула и самостоятельным копанием на книжных полках. Я убрала «Камасутру» и «Иллюстрированную энциклопедию секса» под хлебницу на холодильнике и предоставила ребенку свободный выпас среди мушкетеров, робинзонов и гаррипоттеров.

– Привези мне пороховницу, – велел Данька, но объяснить, что это такое конкретно, не смог, хотя, что там держали порох, я и сама догадывалась. Пришлось гуглить.

– Чего это он вдруг? – подняла ухоженные брови подруга Лариса. – Ты же говорила, у вас… не очень все, и уже давно?

Я отпила кофе, машинально отмечая разницу между моими обкусанными ногтями и Ларискиным идеальным красным акрилом на ручке чашки.

– Ну, наверное, он тоже это видит и вот, делает шаги к тому, чтобы стало очень, как раньше…

– Ню-ню, – сказала Лариса, вздохнула и заказала пирожных.

– Видишь, любит же, – сказала мама. – Хочет, чтобы вы вместе время проводили, какие-то новые впечатления получали. Это в браке так важно!

– Ты же сама его и заставила.

– Не заставила, а намекнула!

Я провела всю жизнь, лавируя между маминых «намеков», тяжелых и мощных, как пушечные ядра на излете.

– Даньке не давай шоколад лопать, мам, а? Он на Новый год обожрался, я диатеза боюсь.

– Не учи ученого… съешь говна печеного, – с достоинством ответила моя мама, преподаватель литературы, я хрюкнула от неожиданности и потихоньку смеялась до самого вечера.

Всю поездку из Тулузы я клевала носом, на радостях напробовавшись вина в самолете и в ресторане аэропорта. Иногда я открывала глаза и видела замки на холмах – освещенные снизу яркими желтыми прожекторами, они выступали из темноты и казались то ли порталами в сказку, то ли спецэффектами из эпически-исторических драм. В комнате маленькой гостиницы были деревянные полы, раздвижные двероокна и большая кровать, застеленная полосатым бельем в цветах французского флага.

– Наш российский такой же триколор, – отметил Тимур. Он улыбнулся мне, но от предложения проявить патриотизм и показать французской кровати русский дух и задор отвелся усталостью.

Муж уснул, выставив из-под одеяла голое смуглое плечо, а я сидела у окна и смотрела на Францию. Под окном была речушка, утки крякали и по-хозяйски прогуливались вокруг. В стеклянную дверь заглянула овца, несколько минут стояла неподвижно, потом ушла. Я попыталась вспомнить, когда у нас с Тимуром в последний раз был полноценный запоминающийся секс, а не редкая минутная возня в темноте. Получалось, что еще до рождения Даньки, от этой мысли мне стало тоскливо, и я тоже легла спать, чтобы не думать ее снова и снова с пьяным упорством.

Утром я не смогла рано проснуться, и Тимур уехал на работу, забрав машину. Весь день я бродила по засыпанным подтаявшим снегом пригородам Фуа, отмечая сходства и различия между провинциальной Францией и средней полосой России. Деревья, сугробы, овцы и уточки выглядели совершенно так же. Дома и заборы, конечно, отличались, и почему-то было меньше грязи, хотя, казалось бы, этой субстанции везде должно быть поровну.

Крыша одного из домов была украшена рождественской инсталляцией Санта-Клауса в натуральную величину – изначально он, видимо, лез в трубу с мешком подарков, но от ветра и снега сполз, перевернулся, облез и стал ужасно похож на разлагающийся труп повешенного за ногу старика, сохранившего при этом остатки добродушной комичности. Ветер трепал красный целлофан его кафтана, пластиковая борода висела серыми космами. Я долго смотрела на мертвый символ праздничных надежд, потом вернулась в гостиницу – с красным замерзшим носом и промокшими ногами.

– Мне надо позвонить, – сказал Тимур вечером, переодевшись из костюма в джинсы. – Я выйду на улицу, ага?

– Звони отсюда. Я не буду подслушивать.

Если бы я писала это в скайпе, вместо точки поставила бы смайлик – робкую улыбку. Вместо этого пришлось по старинке изображать эмоцию на лице.

– Не, там по работе всякое, я лучше выйду…

Через пять минут я накинула плащ и вышла за ним, не признаваясь самой себе в желании подслушать, убедиться, что он говорит о поставках мебели, тайнах выдвижных полок и комплектации кухонных уголков. Тимур сидел и разговаривал в машине, лицо у него было нахмуренное, он дергал уголком рта и жестикулировал. Мне не было слышно, о чем он говорил, а по губам читать я не умела и не хотела, чтобы он меня заметил.