13 привидений - Михаил Павлов

Я подпорола подкладку несессера и нашла два стеклянных флакона. В одном был бесцветный цианид, купленный Мари-Луизой в Париже, «чтобы травить ос», быстрая смерть. В другом – серый порошок грибов, которые она разводила в своем подвале. Медленная, мучительная смерть, причину которой гораздо сложнее определить, если тело найдут.

«Я могу все сделать сама, – сказала мне Мари-Луиза. – Если ты не хочешь смотреть… Я любила смотреть. Интересно смотреть, как люди умирают. К этому даже может появиться пристрастие…»

Я отвезла Даньку к маме на воскресенье. Мама приготовила запеканку и заставила меня поесть.

– Совсем отощала, – сказала она грустно. – Диета, что ли? Не дури, Танюш, желудок посадишь.

Данька попросил достать старые фотоальбомы, мама растопила печку, мы сидели и смеялись, перебирая мои смешные детские фотографии. Вот у меня ветрянка, и я реву во весь рот, пятнистая, как леопард. Вот я в зоопарке и смеюсь, потому что на меня плюнул верблюд. Данька заливался хохотом, мама улыбалась, и мне очень хотелось навсегда остаться в этой комнате, в этом тепле, в желтом свете лампы, с этой женщиной и с этим мальчишкой. Но Мари-Луиза никого никогда не отпускала и не прощала, и тот факт, что она была мертва уже сто пять лет, ничего не менял.

– Конечно, приезжай, – сказала Лариска, немного удивленно, но с энтузиазмом. – У меня бутылка мартини с Нового года стоит. И водка в морозилке, если мы как по старой памяти. «Смешать, но не взбалтывать», помнишь?

Тимур не пришел в восторг от предстоящего веселья «между нами девочками». Учитывая ситуацию и возможности информационных утечек, я его прекрасно понимала.

– Ужин в духовке, – сказала я. – Говядина с грибами, твоя любимая. Я кастрюльку отложила Лариске, она тоже любит. У вас с ней вообще вкусы совпадают…

Тимур нахмурился, но я солнечно улыбнулась.

– Такси внизу ждет. Пока-пока!

Он потянулся меня поцеловать, и я чмокнула его в ответ.

– Долго не сидите, – сказал он наконец. – Я не буду ложиться, тебя дождусь.

Я не знала, не выветрились ли за сто с лишним лет волшебные свойства ядовитого грибного порошка, поэтому бухнула в подливку весь флакон.

Лариска очень нервничала, открывая мне дверь.

– Сто лет не собирались, – сказала она и повела меня на кухню.

«Здесь ли они встречаются с Тимуром?» – думала я, исподтишка оглядывалась в поисках улик, знаков, свидетельств места.

– Ой, хорошо, что ты закуску привезла. – Она засунула в микроволновку мою кастрюльку. – А то я только с работы, голодная как собака. Помню-помню, как ты вкусно готовишь, ты всегда такая домовитая была, не то что я…

Я мысленно закричала. Нет, нет, я так не могла. Я открыла рот, чтобы сказать: «Пойдем отсюда, пиццерия за углом, там выпьем и поговорим, я все знаю, расскажи мне, почему, Ларка, как ты могла, я же знаю, что ты меня любишь?» – но Мари-Луиза закрыла его, заперла мой голос, завладела моим телом.

– Это все тебе, – сказала она. – Я дома поела. Ты что-то о мартини говорила?

Отравление – самый легкий вид убийства. Но так убить можно только тех, кто тебе безусловно доверяет. Кто тебя любит или верит в то, что их любишь ты. Мари-Луиза болтала с Лариской о неважных мелочах и прихлебывала мартини. Смотрела, как та ест рагу, яд которого уже через пару часов начнет необратимо разрушать ее печень, связывать в клетках ферменты, принимающие кислород. Я при этом испытывала предельную отстраненность и даже иногда провалы в присутствии в собственном теле. Я вздохнула, отхлебнула вина – и вдруг стало на час позже. Лариска потерла виски.

– Что-то не зашло мне сегодня мартини, – сказала она, извиняясь. – Танюш, давай мы на той неделе продолжим, а? Спать хочется ужасно, на работе такие перегрузки. Везет тебе, что есть пока повод дома посидеть, я даже иногда завидую…

И осеклась, замолчала виновато. Мари-Луиза нежно улыбнулась и поцеловала ее в щеку напоследок.

– Я так не могу, – сказала я ей в зеркале лифта, мутном, грязном, с потертой, но читаемой надписью «Света = ТВАРЮГА». – Я не могу. Уходи. Я вызову скорую. Еще не поздно…

«Уже поздно, – сказала она. – Ты уже согрешила. Ты уже не сможешь убрать грех из своей души, яд из крови отравленных, а меня – из себя».

Тимур спал, ужин был весь съеден, посудомойка деловито гудела. Все было как обычно, будто бы ничего не случилось. Я хотела разбудить мужа, спросить, как он себя чувствует, поцеловать его, заняться с ним любовью, попросить у него прощения… Но вместо этого я достала зеркало и села расчесывать волосы.

«Не глупи. Ведь он по сути уже мертв. Еще дышит, но безнадежно мертв».

Мари-Луиза мягко отодвинула меня и села рядом с Тимуром. Она любила сидеть рядом с мертвецами.

За пять лет мое подземелье наполнилось гостями. Я часто ужинала в ресторанах, меня приглашали на вечеринки. Я знала, какое впечатление производят мои глаза – зеленая морская вода – и волосы – сияющий шелк. Мужчинам хотелось до них дотронуться.

Они все были приезжими – с местными связываться казалось небезопасным. Они все были женатыми – и, предавая своих жен, заслуживали наказания. Они все обладали привлекательной внешностью – чтобы быть мне под стать.

Их было уже одиннадцать. Складировать трупы на полу стало неэстетично, и я заказала для своих любовников узкие сосновые гробы – у гробовщика в другом департаменте, представившись экономкой дома для чахоточных. За крупный заказ сейчас и возможность последующих он дал мне хорошую скидку.

Потом я совершила ошибку, которая стоила мне душевного спокойствия и какого-никакого счастья. Я забыла запереть дверь в подвал. Я сидела в своем кресле-качалке с бокалом вина, когда вдруг услышала детский голос.

– Мама? – позвал Карл, толкая тяжелую дверь. – Я проснулся от того, что мне приснился кошмар, я не мог вас найти, в доме было пусто, я искал, искал, и…

Он замер, открыв рот, вбирая в себя невероятную картину – тускло-металлические стены, горящие свечи, стоящие кругом гробы с телами в различных стадиях разложения, и я в центре, в белом кружевном пеньюаре. Он повернулся и бросился бежать с ужасным криком, я вскочила и побежала за ним. Я схватила его за шею, просто чтобы он замолчал, чтобы прервался этот испуганный, рвущий мои уши вопль. Я не знала, что теперь делать – ведь мальчишка был глуп, труслив, болтлив и не очень ко мне привязан. Я не собиралась его душить, но получилось так, что, когда я разжала пальцы, он был уже мертв и осел на ступени с мягким стуком. Я села рядом и заплакала – впервые за много лет.

Я не любила сына, но он когда-то рос во мне, был создан моей плотью. Я не могла оставить его в подвале и не могла вынести из дома так, чтобы точно никто не увидел… не могла вынести целиком. Я подняла еще теплого Карла на руки и отнесла в ванную, потом сходила за разделочным ножом…