Спасти Феникса - Маргарет Оуэн

– Да? Раунд шесть.

– Ему всю жизнь все подносится на блюдечке, у него есть крыша над головой, любая еда, лучшая охрана в стране. – Она прихватила боковую ракушку, почти не заметив, что он сделал то же самое. – Полагаю, от тебя ускользнуло то обстоятельство, что у меня все сложилось иначе.

– Нет, но он будет сражаться до смерти за то, во что верит, как и ты. И он тоже потерял мать, всего несколько лет назад…

– Кто тебе сказал про мою мать? – удивилась она.

Тавин посмотрел на костер, где Па вплетал в связку новые зубы.

Па? С каких это пор Па так доверяет чужакам?

Фу прикусила щеку изнутри.

– Он не обязан мне нравиться лишь потому, что наши матери мертвы.

– Он тебе вообще не обязан нравиться, – ответил Тавин. – Я просто подозреваю, что нести клятву легче, если вы стоите на одной почве. Например, вас обоих с детства учили вести за собой людей.

– По барабану.

– И вы оба совершенно к этому не стремитесь.

Последняя мысль напрочь отбила у Фу охоту возражать, а ответ так и остался в горле.

Часть ее хотела влепить ему пощечину. Она не понимала почему.

Вторая часть думала только о том мгновении, когда Па вручил ей сломанный меч и велел перерезать горло Воробьихе.

– Я хочу быть вождем.

Снова полуправда.

– Раунд семь, – сказал Тавин.

Она хотела стать вождем.

Когда, а не если.

Она была вынуждена стать вождем. Она хотела…

Вот тут-то и пролегала линия, такая же очевидная, как прочерченная между ней и Соколом. Она хотела сверкнуть своей сталью, когда в следующий раз какой-нибудь стражник попытается заставить ее подпрыгнуть. Она хотела в пух и прах разнести следующую деревню, где им попытаются урезать причастное, а если кто возразит, понавыбивать зубов на новую связку. Она хотела поджигать Олеандра за Олеандром до тех пор, пока огонь не превратит ночь в рассвет.

Однако расплачиваться за все это придется не только ей одной.

Заботься о своих.

У Ворон было одно правило. И она должна была стать их вождем.

Он выиграл последующие четыре раунда, играл молча, но считал. Фу было все равно. Чем скорее закончится эта дурацкая игра, тем лучше. Она получила урок копания в нелицеприятной правде с симпатичными мальчиками.

– Раунд двенадцать.

Ракушки, усыпавшие песок, поймали отсвет костра. Тавин выигрывал. На счет «три» она равнодушно потянулась к его стороне.

Он, разумеется, ее поймал. Пальцы коснулись ее кисти, отпустили… но не полностью, кончики скользнули по тыльной стороне ладони, следуя неровностям вен и косточек.

– Чего ты хочешь, Фу? – спросил он.

Ее спрашивали об этом и раньше: цену от принца, какую дорогу на развилке она предпочитает, что оставить из причастного в храмовом тайнике. Это касалось вождей, касалось дела, касалось вопроса выживания еще на один день.

Тавин говорил не про выживание. Он говорил о стали, об огне, об играх с красавчиками. Она не помнила, когда последний раз это кого-то интересовало.

И у нее не было подходящего ответа, только горький и честный.

– Это неважно.

– Правда?

Жар снова прихватил ей затылок, отчасти – гнев… однако не на него, на себя, – за нежелание отстраниться.

Каким-то образом у нее это получилось. Она одним махом сгребла все его ракушки. Потом встала и отряхнулась.

– Я выиграла.

– Новичкам везет, – ответил он, пожимая плечами и улыбаясь.

Тысячи мыслей взывали к вниманию, пока Фу шла через лагерь, бросала мешочек с ракушками обратно Сумасброду и игнорировала его удивленное восклицание.

– Куда направилась, Фу? – поинтересовался Па, когда она проходила мимо.

– Умываться, – коротко ответила она и остановилась у повозки набрать пригоршню мыльных ракушек. – Я ведь сегодня в дозоре, верно? Это меня взбодрит.

– Ну да.

Его тон говорил о том, что он знает: это лишь часть причины. Точно, сегодня ночью ей внимательность не помешает.

А еще ей просто необходимо остудить голову. Сердитый взгляд Подлеца, которым он ее обжег, когда она шла через лагерь, этому не способствовал.

Они уже останавливались на этом месте несколько раз прежде, достаточно, чтобы она сама могла при свете умирающей луны найти путь к соседнему ручью. У воды песчаная почва уступила место густой, вязкой жиже. Комары ныли у нее в ушах, уклоняясь от язычков желтоглазых ящерок.

Фу подвернула брючины и, замирая от холода, пошла вброд туда, где поток бежал быстрый и чистый.

Чего ты хочешь?

Она брызнула себе на лицо и голые руки холодной водой, задумалась. Иногда она замечала свое отражение в окнах из стеклочерни или на отполированной латуни, а иногда вот в таких ручьях. Она видела свое лицо достаточное количество раз, чтобы узнать его сейчас даже в посеребренной по краям тени в воде: закругленный нос, полные губы, уравновешивающие хмурые брови, и большие черные глаза. Волосы почти такие же черные, прямые только после мытья, концы всегда торчат и загибаются там, где их пережимает перевязь маски. Иногда пятно дорожной грязи на среднего размера подбородке. Она не знала, считают ли ее симпатичной. Вне стаи большинство видело ее лишь в маске.

Теперь же она взглядом ощупывала свой силуэт в ручье, стараясь найти хоть намек на то, была ли она хорошенькой, когда играла в ракушки при свете костра.

Осознав всю глупость своего поведения, с горящими ушами, она стала растирать в ладонях мыльные ракушки до тех пор, пока скорлупки не поддались. Обладающий резким запахом сок превратился в пену, стоило ей нанести его на лицо, руки и волосы. Ей захотелось зайти поглубже, чтобы помыться как следует. Возможно, когда все это закончится, кузен принца поделится с ней толикой гостеприимства.

Мысль насчет «всего» заставила ее замереть.

«Все» означало, что клятва Завета сдержана. Это означало конец страху перед Олеандрами, причем без участия соколиной гвардии. «Все» также означало, что не будет больше лордиков.

Живот предательски скрутило.

Довольно.

Стуча зубами и дрожа от холода, она побрела на глубину, пока вода не дошла ей до пояса. Присела, окунувшись с головой.

Холодный шок милостиво опустошил ее разум, хотя в следующее мгновение она уже вскочила на ноги. Досада пришла следом. Она должна была сперва снять всю эту одежду, пусть даже ей удастся быстро высохнуть, сидя у костра на страже. Но сегодня голова ее не слушается, и она, хоть убей, не может думать как следует. Фу повернулась и потащилась обратно.