Анна. Тайна Дома Романовых - Ульяна Эсс

В назначенный срок он сам, вместе с императрицей и со всей свитой, явился на верфи, расположенные в устье Невы. Накануне Павел послал на верфи Никиту Обольянинова с распоряжением об имени, присвоенном кораблю, за ночь его предстояло нанести на борт судна, на шлюпки, спасательные круги и другие части.

И вот император со свитой прибыли на верфь. Анна, конечно же, была там, шла рядом с императрицей, согласно своему статусу. Корабельщики подвели высоких гостей к помосту, с которого им предстояло наблюдать за торжеством. Фрегат, стоявший на катках, возвышался над ними. Верх его, с названием судна, был накрыт полотнищем, словно статуя, которую предстоит открыть.

Свита заняла помост, Анна стояла совсем рядом с государем. Императрица, имевшая слабое зрение, и ряд придворных поднесли к глазам бинокли. Государю подали прикрепленную на канате бутылку шампанского, которую предстояло разбить в честь спуска судна. Павел обернулся к Анне, почему-то заговорщицки ей улыбнулся — и отпустил канат. Набирая скорость, бутылка ударилась о борт судна, разбилась, пенный поток потек по борту. В ту же минуту по сигналу корабельного инженера подчиненные сдернули покрывало, и взорам присутствующих предстало название корабля: «Благодать».

Анна почувствовала, что краснеет. Она не слишком знала греческий язык, но в такой-то мере знала. Она понимала, что означает надпись на носу корабля: ведь ее имя и переводилось с греческого как «благодать». Корабль был назван в ее честь, в этом не было никаких сомнений. Придворные перешептывались, Анна ловила на себе взгляды, и не сказать, чтобы доброжелательные. Она также заметила, что лицо Марии Федоровны словно бы окаменело.

Внешне жизнь в Павловске летом 1799 года ничем не отличалась от такой же жизни в прошлые годы царствования императора Павла Петровича. Все так же под придирчивым, а иногда яростным взглядом императора проходил развод караула, совершали прогулки с многочисленными детьми царя чинные бонны, гарцевали по дальним аллеям (на ближних конный выезд был запрещен) кавалеры и дамы из числа придворных. И так же протекала жизнь Анны Лопухиной — между беседами с Машей Чесменской и Никитой Обольяниновым, верховыми выездами, играми, прогулками и обедами с императором.

Однако содержание этой жизни для Анны сильно изменилось. Тогда, год назад, она была наивной девочкой, только что попавшей в высший свет и боявшейся каждого своего шага. Над ней издевалась императрица, ее мог унизить любой придворный. Но за этот год она многое повидала и еще больше перечувствовала. Она знала себе цену, свои возможности — и их границы. А еще у нее была тайна, составлявшая самую сердцевину ее существования, тайна, которой ни с кем нельзя поделиться. Она сжимала ее сердце, временами — нагоняла на нее тоску. Но эти переживания делали ее мудрее, а облик ее — значительнее. Такой она еще больше нравилась императору. И эту свою симпатию, свою любовь государь отнюдь не пытался скрывать — нет, он показывал свои чувства всему миру. И прежде всего эта любовь выражалась в наградах, которыми он осыпал Анну. Кроме княжеского звания, доставшегося ей и всей их семье в прошлом году, в нынешнем она получила статус статс-дамы (что было гораздо значительнее звания камер-фрейлины). Еще император подарил ей бриллиантовую брошь, такую же диадему и ожерелье из крупных жемчужин. По всей империи было объявлено, что орден Святой Анны отныне становится главной наградой империи.

Анне открыто завидовали, ей льстили, старались попасть в число ее приближенных. При желании она легко могла составить нечто подобное собственной свиты из двух десятков дам и кавалеров. И кандидаты в такую свиту имелись: возле нее то и дело появлялись льстивые молодые люди. Однако она не делала для этого ни малейших усилий, наоборот, отвергала все предложения об услугах и о совместном времяпрепровождении. Ее по-прежнему устраивала компания Обольянинова, Донаурова и Маши Чесменской. Она с ними подолгу гуляла, играла, беседовала о разных пустяках. О главном, о том, что ее действительно волновало, она не могла поговорить даже с ними.

Да, Анна была осыпана наградами, ей льстили, ее положение при дворе было прочно, как никогда. Но ее это нисколько не радовало. Она выглядела так, словно у нее умер кто-то близкий: почти никогда не смеялась, редко улыбалась.

Павел видел ее постоянную грусть, видел и пытался с ней бороться. Однако все его усилия — устройство фейерверков, балов на открытом воздухе, катания на лодках — не приносили результата. Наконец, уже в августе, во время одной из прогулок, когда Анна была особенно грустна, не поддерживала беседы и невпопад отвечала на адресованные ей вопросы, император не выдержал.

— Нет, я не могу, не хочу видеть эту картину! — воскликнул он, сердито топнув ногой (была у него такая привычка). — Ты всегда печальна, словно тебя снедает какая-то болезнь! Может, ты и правда больна? Скажи, и я приглашу лучших врачей, какие только есть на свете. Может, тебе надо ехать на воды? Скажи, и мы с тобой поедем на любой курорт. Я готов все сделать, только чтобы снова увидеть твою улыбку, услышать твой смех! Я не слышал его уже полгода — а мне кажется, что тысячу лет!

— Да, я отчего-то не весела нынче, — согласилась Анна. — Но скажите, вы и правда готовы отпустить меня на воды? Я могу поехать в Европу?

— Ты не так меня услышала, — возразил Павел. — Я не сказал «отпустить», я сказал «мы поедем вместе». Значит, ты хочешь на курорт?

И тут Анна не выдержала. Горе, которое лежало у нее на сердце и не давало веселиться, горе, которое нельзя было никому высказать, наконец прорвалось в ее речи.

— Да, я хочу уехать, хочу! — воскликнула она. — Но не на курорт, потому что мне нечего лечить! Я хотела бы попасть в Европу, чтобы увидеть… увидеть одного человека!

— Что ты говоришь? Какого человека?

— Человека, которого я люблю! Которого полюбила всем сердцем! Я тоскую по нему, думаю о нем — вот почему я не могу быть веселой!

— Вот, значит, в чем дело! — медленно произнес император. — Ты влюбилась! Что ж, этого следовало ожидать! Девушка со столь пылкой душой не может жить без любви. А меня… меня ты так и не полюбила. Не возражай, не говори ничего! Я вижу, вижу… Да, ты сочувствуешь мне, интересуешься моими делами, понимаешь меня, как не понимал никто другой. Но любви — нет, ее нет в твоем сердце. Я так и не смог завоевать его, это сердце. Но скажи, кто он, твой избранник?

Анна молчала, и император, с присущей ему проницательностью, понял причину ее молчания.

— Я понимаю: ты боишься за него, боишься, что я буду ему мстить из ревности, — сказал он. — Успокойся, этого не будет. Ведь ты успела достаточно узнать мою душу. Скажи, разве в ней нет великодушия? Разве мне чуждо понимание чести? Разве я не умею прощать? Так вот, обещаю тебе: кто бы ни был твой избранник, он не потерпит от меня никакого ущерба. Наоборот, если сие от меня зависит, я возвышу его, помогу ему.

— Да, государь, мой избранник зависит от вас, он находится у вас на службе, — ответила она. — Но, прежде чем я назову его имя, поклянитесь, что не отступитесь от сказанных сейчас вами слов, что не причините ему вреда.