Когда смерть становится жизнью. Будни врача-трансплантолога - Джошуа Мезрич

Один из хирургов, оказавшихся неподалеку, зашел в палату. Он подошел ко мне и сказал: «Возможно, она уже была мертва».

Я знал, что это не так. Я позвонил ее лечащему врачу и объяснил, что произошло. Он поблагодарил меня, извинился и принял мое предложение связаться с родственниками пациентки.

Я позвонил сыну умершей, который дал мне согласие на процедуру всего час назад.

– Здравствуйте. Мы говорили по поводу установки катетера. У меня для вас плохие новости о вашей матери. К сожалению, возникли осложнения. Ее легкие находились под большим давлением, и игла повредила…

Он прервал меня:

– Она умерла?

– Да. Мне очень жаль.

Он помолчал несколько секунд, а затем сказал:

– Ладно, спасибо. Я скоро приеду. Спасибо, что попытались. Теперь она упокоилась.

Он пытался подбодрить меня. Я злился, что попал в такую ситуацию, и одновременно испытывал огромное чувство вины. Я только что убил человека. К такому быстро не привыкаешь.

В конце второго года обучения моим начальником был особенно вредный старший резидент. Его звали Чарли, но это был не тот Чарли, который помогал мне устанавливать трубку. На тот момент я считался одним из лучших резидентов в больнице, но никто и не догадывался, что я понятия не имею, как делать операции. Я был обаятельным парнем, который любил шутить и общаться с персоналом. Обычно, когда хирург проводил операцию, а я ассистировал, я шутил без умолку, и все хохотали. Никто не обращал внимания на мой медленный прогресс, а я надеялся, что в какой-то момент просто начну все понимать. Однако так это не работает.

Однажды кто-то из персонала попросил Чарли взять меня с собой на операцию. Там было что-то простое, вроде паховой грыжи. Как только пациента подготовили и задрапировали, Чарли сказал: «Ты это сделаешь». Однако я не читал об этой операции и не знал, что нужно делать.

Следующие два часа прошли для меня невероятно тяжело. На каждом этапе Чарли доказывал мне, что я понятия не имею, как оперировать. А затем заявил в порыве жестокой честности: «Вау, ты действительно не знаешь, что делаешь. Все считают тебя хорошим резидентом, но мне не кажется, что ты узнал что-то о хирургии за последние два года. Ты сильно отстаешь от всех в своей группе».

Я знал, что он прав, и в глубине души занервничал. Его слова сильно меня задели. После того случая я готовился к предстоящим операциям вне зависимости от того, насколько поздно возвращался домой и насколько рано нужно было проснуться утром. Я купил хирургический атлас и, пошагово разбирая каждую операцию, мысленно проводил ее в своей голове. Я также старался как можно чаще попадать в операционную и уже не шутил, оказавшись там. Кроме того, я честно оценивал, насколько хорошо усвоил ход той или иной операции после ее завершения. Обучение хирургии требует активности. Хотя я (как и все остальные) боялся Чарли, я очень ему благодарен. Он заставил меня понять, что значит быть хирургом. Чарли, спасибо тебе, если ты это читаешь. Хотя ты еще тот фрукт.

Из всех направлений, на которых я побывал во время резидентуры, ни одно не было таким сумасшедшим и запоминающимся, как кардиохирургия. Я часто смеюсь над кардиохирургами из-за узкого поля их деятельности и простоты сердца как органа, но в реальности я сам чуть не стал кардиохирургом.

Я вижу кардиохирургию в черно-белой гамме. Если вы хорошо делаете свою работу, пациентам становится лучше, а если нет, они умирают. Если операция проходит успешно, пациента можно выпустить в большой мир, и он будет в порядке, но если что-то пошло не так, то, как бы вы ни старались, вы не сможете спасти человека. Конечно, это слишком упрощенное понимание, но мне все видится именно так. Во время моей первой ротации в хирургическом отделении, на втором году резидентуры, другой резидент, который должен был стать моим напарником, ушел. И мне пришлось делать всю работу в одиночку, работая до 130 часов в неделю.

У меня в памяти хранится огромное количество невероятных историй о тех днях и ночах: вскрытие грудной клетки в середине ночи, установка огромных катетеров, переливание тысяч единиц крови. Думаю, уверенность в своих силах пришла именно во время практики в хирургическом отде- лении.

Один хирург занимает особое место в моих воспоминаниях – это Боб Карп. Во время своего обучения я узнал от Карпа о физиологии, уходе за пациентами, ответственности и выдержке больше, чем от кого-либо другого. Высококлассный кардиохирург, Карп стал врачом в далеком 1958 году. Его особенно интересовало устранение конгенитальных[73] патологий у младенцев и детей, и он стал создателем крупной программы в Чикаго. Обычно хирург делает операции совместно со своими коллегами, но доктор Карп проводил операции с резидентами, даже в тех сумасшедших случаях, когда он совершал реконструкции сердца новорожденным. Он превращал их сердца из несформированных мешков в пригодные для жизни насосы. В операционной Карпа всегда царила тишина, раздавались лишь едва различимая ухом классическая музыка и его распоряжения медсестрам, ответственным за аппарат искусственного кровообращения. За работой Карп вел себя довольно спокойно, но, если злился, мог разгромить всех в пух и прах.

Каждый вечер в 21:00 и каждое утро в 06:00 все резиденты должны были сделать «звонок Карпу», во время которого происходило обсуждение пациентов. Без звонка нельзя было уйти домой вечером, а утром приходилось раньше оказываться на работе. За 20 минут до звонка мы бегали по всему отделению, собирая со стен над койками пациентов таблицы с жизненными показателями, результатами анализов, информацией о питании, вазопрессорах[74] и лекарствах. Медсестры знали об этой практике, и, если ты им нравился, они заранее заполняли таблицы и держали их наготове. Если таблицы не было, звонок оборачивался катастрофой. Каждый раз, когда я набирал номер Карпа, мое сердце выпрыгивало из груди.

«Здравствуйте», – говорил он тихо, будто не понимая, кто с ним говорит. Поначалу я начинал с беседы на отвлеченные темы, но быстро понял, что это лишнее.

«Жизненные показатели!» – кричал он. Терпеть мою болтовню он не собирался.

И я зачитывал ему данные о кровяном давлении, сердечном ритме, состоянии дренажной трубки, результатах анализов мочи и вазопрессорах.

В какой-то момент он меня перебивал и говорил: «Назначьте то, сделайте это, переведите его в… перелейте кровь. Дальше». И я продолжал.