Столыпин - Аркадий Савеличев

Обидовский стеснительно поклонился.

А предводитель дворянства, уходя, отозвал в сторону Капсукаса.

– Как вы думаете, пан Ленар, кто поджог наши с вами деньги?

Капсукас был хитрый литвин, только и сказал:

– Погорели ведь последние грошики и у некоторых хуторян. Думаю, пан предводитель, они сами и разберутся. Получше всяких полицейских.

Ждать пришлось недолго. Через два дня, когда на новой лесосеке, отведенной Столыпиным на своих угодьях, стучали топоры – под их перестук и поднялся крик:

– Висит!

– Кто висит?..

– Да вот же, вот!..

И верно, на осине, которая в строевой лес, конечно, не годилась, висел пропавший управляющий. С запиской на груди: «Злодей-поджигатель!»

Ясно, по чьему-то наущению поджигал, но кара-то заслуженная?!.

Столыпин позвал к себе в домашний кабинет хохла Миколу.

Тот не слишком уверенно ходил по коврам. А тем более неловко садился в указанное кресло. Хозяин не стал его томить, просто сказал:

– Вот тебе, Микола, и должность. Теперь ты Николай Юрьевич Карпуша. Чтоб иначе тебя и не называли! Управляй именьем и всеми моими землями с толком и с честью. Сообразно должности и приоденься, – оглядел он хоть и городской, но подзатрепанный вид. Деньги на обзаведенье выложил из стола: заранее припасенный конверт. – Съезди в Ковно, потом покажешься мне. Как управляющий имеешь право пользоваться одноконной бричкой. С Богом, Николай Юрьевич!

Микола, в одночасье ставший Николаем Юрьевичем, вскочил с кресла:

– Да я, Петр Аркадьевич, расшибусь, если надо!..

– Все, все. Расшибаться не надо. Эй там! – хлопнул в ладоши. – Мы с управляющим желаем закусить.

Нет, без таких перевертов жизнь неинтересна. Хоть для управляющего, хоть и для самого хозяина.

Год 1889 грозил перевалить уже в последнее десятилетие уходящего века…

Но не успел…

Пришло известие о смерти матери – Натальи Михайловны Столыпиной, генеральши и скромной героини Балканской войны. Господи, матерь упокой!

Сын самолично возложил ее боевую медаль на застывшую грудь и, набираясь житейского тепла, подзастрял в Москве и Петербурге. Отец тоже был не в самом лучшем здравии, а после похорон нуждался и в сыновьем участии. Конечно, гнал в Колноберже, к семье, к любимой внучке, к делам оставленным. Хотя кто запретит сыну побыть возле своего старого генерала? Только жена. Но Ольга умоляла, требовала остаться пока возле ее свекра, убеждая, что у них все в порядке. И только когда генерал вспомнил о своих обязанностях кремлевского коменданта и буквально выгнал сына домой, мол, мешаешь мне исполнять государев долг, – только тогда Петр Аркадьевич и засобирался восвояси. Вышло уже не через Москву, а через Петербург. С братом Александром они давно жили порознь и по душам давненько не разговаривали. Такова жизнь – провести последний вечер вдвоем…

Впрочем, втроем.

Третьим был Алексей Лопухин, одноклассник по орловской гимназии. Правда, мало ли сыщется одноклассников у человека, который теперь столь успешно служил в департаменте полиции – столоначальником или кем-то вроде того. Но Петр Столыпин с юношеских лет был на особом счету, и уж тут ничего не поделаешь. Да и проходил тоже по Министерству внутренних дел: честь только для предводителей дворянства Западного края. Вроде как сослуживцы.

Для брата Александра, годом постарше Петра, не было секретом, что друзья-одноклассники, как по уговору, после университетов записались в недоступное для других МВД. Был ли, не был ли уговор – теперь уже не имело значения. Они могли сходиться, расходиться по разным углам необъятной империи, но всякий раз, как выпадал случай, садились за один стол – будь то в ресторане, на квартире или на какой-нибудь даче. А разве ныне не случай, хотя и тяжелый?

Алексей Лопухин и для старшего брата закадычный приятель. Александр успешно вершил газетные дела в «Новом времени», а эта всесильная газета не чуралась всесильного министерства. И опять же будет неправдой, что кто-то перед кем-то заискивал. Разве что все трое перед единым ликом: Россией!

После похорон матери было, конечно, не до ресторанов; просто Петр пришел на квартиру к Александру, а там уже сидел и Алексей. Пока братья молча обнимались, он в разговор не встревал, а после сказал:

– Ничего, ничего, Петро. Жизнь продолжается. Как всегда в России: радость и горе на троих. Помянем?

– Да уж спасибо, Алексей. Пора на поезд.

– Ну, поезд полиция может и остановить!

Хорошо смеялся никогда не унывающий Лопухин. У Петра в таком тесном дружестве отлегло от сердца.

– Коль поезд стоит, да и мы стоим – так стоя и помянем…

Какие могли быть возражения?

– Господи, упокой рабу Божию Наталью Михайловну!..

– …матерь нашу!..

– …маму незабвенную!..

Помянули как след быть, и не однова, уже за столом. Но ведь были-то они где? В России, да еще в самом Петербурге. Явилось неизменное:

– На троих?

– На троих!

– Лучше сказать – за троих!..

Ничего грешного в том, что русские люди после официальных, отшумевших поминок и себя не забыли. А главное, понимали, помнили – куда идут-едут… и куда на этот вечер никуда не уйдут, не уедут. Алексею Лопухину и по должности следовало опекать предводителя дворянства. Чего там! Он без всяких хитросплетений решил:

– Не пущу, Петро. Как хошь – не пущу!

Вполне приятельское, словесное коловращение:

– Не пустит, братец, уж поверь мне.

– Верно, завтра уедешь.

Если не послезавтра.

– Утро вечера мудренее?

– Мудренее, вестимо!

– Значит, я иду к телефону…

И пошел, сам Бог не мог бы его остановить!

– Андрей Никанорыч, нынешний билет Петра Столыпина сдай да забронируй на завтрашний вечер… Что? Не пришлось бы на послезавтра переносить? А это как Бог даст. Не будем загадывать. Мой нижайший поклон супруге Настюше Павловне!

Петр отходил душой.

– Ну, что с вами делать?..

– А ничего не поделаешь, братец.

– И не моги делать! У-у, какой я грозный!..

Сюртуки давно уже скинуты, и всплыл бражной пеной неизменный вопрос:

– Так о чем говорят русские люди хоть на свадьбе, хоть на поминках… да хоть и после драки в полиции?..

– Он еще спрашивает!

– О России, да, все о ней, многогрешной…

Вот вроде бы серьезные люди, и всплакнули, как положено, и пошутили, а перед главным вопросом задумались…