Столыпин - Аркадий Савеличев

Но далеко они вот так, всем семейством, не уехали. Догнала телеграмма министра с кратким приказанием:

ГОСПОДИН КАМЕРГЕР ПОВЕЛЕВАЮТ НЕМЕДЛЕННО В ПЕТЕРБУРГ.

Такой тон телеграммы мог означать только одно: повеление исходит… из высших сфер. А что выше царя в России?

Семейство продолжало лечебный вояж без него, а он повернул обратно.

Очередной министр?..

Их убивали сейчас, как зайцев на псовой охоте…

…Боголепов?..

…Сипягин?..

По дороге в Петербург ему было о чем подумать. Странные все-таки в России министры внутренних дел! Зайцы – они хоть бегать по крайней мере умеют. А Боголепов?.. Профессор римского права Московского университета, потом министр народного просвещения, фактически ненавидимый студентами. Зачем его понесло еще и в карательные министры? Мало ему студенческой ненависти – получил еще и ненависть всероссийскую! Усесться в полицейское кресло не успел, как застрелил собственный же студиоз, из бывших, конечно. Профессору – «со святыми упокой», студиозу – двадцать лет каторги, пять из которых он отсидел в Шлиссельбурге, а потом, само собой, из Акатуя сбежал. Как не бежать, если слезы о нем лили даже такие люди, как Некрасов. Статья в «Революционной России» – под героическим названием и с патетическим взрыдом – «выстрел Карповича» – кончалась именно некрасовской строкой:

За идеалы, за любовь

Иди и гибни безупречно.

Умрешь недаром. Дело прочно,

Когда под ним струится кровь.

Ах, Россия, наивная Россия! Оказывается, можно писать: «Опять я в деревне. Хожу на охоту, пишу мои вирши – живется легко», – и столь же легко, между картишками, призывать к убийству. Обычному человеческому убийству, за которое во всем мире проклинают черным проклятием…

С Дмитрием Сергеевичем Сипягиным было не лучше. До перевода в Петербург, как всегда спешного и внезапного, он сидел-посиживал губернатором в Москве. Особыми трудами, как водится, себя не утруждая. Когда отцу-коменданту становилось слишком уж скучно, а Льва Николаевича не было в Хамовниках, он делал свой променад и до Дмитрия Сергеевича, ну, чтоб в неизменные картишки переброситься. Чем иным губернатору заниматься? Грязища непролазная даже по центру Москвы? Так придет жаркое лето, подсохнет. Деньги, угроханные на водопровод, засоряют чиновничьими отрыжками и без того ржавые трубы? Но помилуйте, как же не воровать бедолаге! Какой-то загулявший поручик чуть не сшиб своей коляской колонну Большого театра? Да ведь устояла, право дело. Известный миллионер и не менее известный шутник Савва Морозов публично поит лошадей шампанским из ведра? Да бог с ним, рысакам морозовским, поди, попить захотелось, не поить же их, как ломовиков, из уличной лужи. Московские студиозы после смерти Боголепова совсем от рук отбились, городовых веревками к фонарным столбам привязывают… гм, розгами постегать разве шутников? Департамент полиции, особливо этот неуемный Лопухин, требует принимать экстренные меры, потому что служивых уже не как зайцев – как зажиревших глухарей отстреливают… Гм-гм! И чего полиции неймется? Ну, затолкай их всех, бузотеров-то, – кого в Шлиссельбург, кого в Петропавловку, кого в Бутырки, да и вся недолга. Чего портить себе аппетит?

Став министром внутренних дел, Сипягин ничуть не изменился. Алешка Лопухин в прошлый раз шампанское горьким ядом разбавлял:

– Явился из Москвы – не запылился! Новому министру представиться следует. Захожу в полном парадном. Славный московский барин! Окладистая борода, карие добродушные глаза – радушие неимоверное. Я еще только успел: «Ваше сиятельство, имею честь!..» А он: «Не изволите ли пирожков покушать?..» Верно, дежурный адъютант только что принес на подносе чай, и там в хрустальной вазе – целая горка горяченьких пирожков… с капустой и с отменной гусиной печенкой! Смею заверить: отведал. Нельзя было не отведать. Что хорошо для подчиненного – о делах ни слова. Да и какие дела, если Россией правят сорок тысяч столоначальников!

Нет, не жаловал Лопухин и этого министра…

А ведь такой славный, тороватый барин! Переехав в Петербург со всеми своими самоварами, он купил домик на Мойке… и столовую превратил в главный служебный кабинет, где хозяин-генерал радушно угощал своих подчиненных. Кругом стреляли, взрывали бомбы, убивали кого-нибудь, а министр под очередной доклад: «Не изволите ли наливочки из моей подмосковной? Коньячку? Может, водочки под такие славные грибочки? Прямиком из моего же клинского именьица». О своем имении в Клинском уезде он мог рассуждать гораздо интереснее, нежели о каких-то террористах. Начальник департамента полиции так и не успел достучаться до своего очередного министра…

Потому что из благословенного Саратова заявился очередной же студиоз – некто Степан Балмашов, само собой, уже исключенный из университета. Ему шла адъютантская форма, да и пострелять хотелось. Вообразил себя не больше не меньше как адъютантом одного из великих князей. Такому посланцу везде парадные двери распахнуты. И когда министр Сипягин, войдя в Мариинский дворец, с помощью швейцара стал снимать шубу, адъютант бесцеремонно подошел к нему и левой рукой пакет протянул, со словами: «От его императорского величества!» Пока Сипягин, пыхтя, разрывал конверт с пустой бумажной вкладкой, правая рука выхватила из-под расстегнутой шинели любимый всеми террористами браунинг, уже под другие слова: «Дело прочно, когда под ним струится кровь!» Ну как не струиться?.. Две пули да еще две! Четырех-то для московского барина вполне хватило…

Министра с почестями похоронили, саратовского студиоза повесили в Шлиссельбурге и закопали под стеной крепости.

Кто следующий?

Ах да! Вячеслав Константинович Плеве. За ним охотился сам Борис Савинков с целой сворой своих гончих. А деньги на сие благое деяние ассигновал другой шутник-охотник – Савва Морозов; ровным счетом 7000 рублей. Мелочиться глава московского купечества не любил. Спросили бы больше – отстегнул бы не задумываясь.

Но до этого было еще далеко… целых два года!

Столыпин тоже поддался на шуточки полицейского полковника Алексея Лопухина, который, кажется, ни во что уже не верил.

– Многоглавая гидра! – кричал тот, зная, что находится среди друзей. – Руби одну голову – она поднимет другую. А я не царь-государь, чтобы писать новые законы. Я всего лишь директор департамента!..

– Да, но какого?.. Полиции!

– Ах, Петр, засиделся ты в провинции… Полиция сама же и плодит террористов. Мы подсовываем им своих филеров, а они, сучьи дети, берут деньги и с тех, и с этих… и в конце концов сами становятся убийцами.

– Да почему, почему?

– Да потому, что террористам платят больше. Тот же Савва Морозов… Впрочем, после об этом поговорим. Ты соберись, Петро, с мыслями, прежде чем идти к Вячеславу Константиновичу…

– …и к государю?

– Слишком многого ты захотел! Конечно, губернаторов назначает сам государь… но по представлению Министерства внутренних дел. Почему, думаешь, Плеве в апреле вступает в должность, а в середине мая уже вызывает провинциала Столыпина?..