Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

Пример такого экстерриториального сообщества – игра Second Life («Вторая жизнь»), в прошлом одна из самых популярных онлайновых вселенных. По сути, речь идет о строительстве в виртуальном мире своего рода утопического государства, но с реальными деньгами: заработанные во «Второй жизни» линден-доллары легко обменять на доллары США (и наоборот, соответственно). Именно данное обстоятельство позволило ФБР начать уголовное преследование создателей игры за открытие игорных домов – поскольку на виртуальной территории «Второй жизни» участники могли потратить свои виртуальные сбережения не только в виртуальных магазинах и виртуальных ресторанах, но и в виртуальных казино [Труханов 2007]. Предполагается, что если бы валюта онлайнового мира (линден-доллары) не конвертировалась свободно в валюту США, оснований для преследования не было бы и мир игры не лишился бы своего относительного суверенитета. Теперь же ответственность распределилась между игроками, совершившими противоправные действия, и создателями мира (фабрикаторами), которые сделали такие действия возможными. Фильмы «Игра» с М. Дугласом и «Шоу Трумана» с Дж. Керри наглядно иллюстрируют эти проблемы трансформации самих понятий намерения и ответственности в сфабрикованных мирах.

Однако где находятся эти онлайновые сообщества «Второй жизни»? Там же, где и серверы компании «Линден»? То есть, если перенести их в индейские резервации (где азартные игры разрешены), исчезнет основание для судебного преследования? Этот пример иллюстрирует трудности, которые возникают при попытке выработать единое основание для правовой регуляции жизни пространственных и внепространственных сообществ.

Пойдем дальше. Не только территория (как одна из двух констант в приведенной нами выше формуле), но и люди – вторая и самая несомненная константа – перестали самоочевидным образом восприниматься как субстраты сообществ. Поворот к материальному (о котором речь пойдет в шестой главе) показал, как сообщества производятся совместно людьми и нечеловеками – окружающими нас многочисленными материальными объектами [Напреенко 2015; Ерофеева 2015].

И последнее. Само различение «своего» и «чужого» – бастион антропологического мышления в социологии – начинает мутировать. Уорнеровский персонаж, прикидывающийся «чужим» в «своей» стране, уступает место фрейдовскому персонажу, пытающемуся справиться с патологическим переживанием «чуждости» «своего». Благодаря Фрейду в литературе хорошо описан феномен жуткого [Фрейд 1995: 265]. Жуть – это ощущение, которое появляется у вас, когда что-то до боли знакомое вдруг открывается с неизвестной стороны: предстает в облике чего-то зловещего и непонятного. Как если бы вы протянули руку, чтобы погладить свою кошку, и вдруг поняли, что это не ваша кошка (да и не кошка вовсе). Фрейд обратил внимание на этимологию «жуткого» в немецком языке – Unheimlich, дословно – недомашнее. Австралийский исследователь Скотт Маккуайр посмотрел сквозь призму фрейдовской теории жути на современные города – города, которые уже не являются тем, чем кажутся, и которые стремительно перестают быть домом для своих жителей [Маккуайр 2014]. Аналогичным образом на смену старой идее о том, что непривычное убивает знакомое (со знаком плюс, как в классических утопиях, или со знаком минус, как в антиутопиях ХХ века), приходит иной троп: непривычное прикидывается знакомым, знакомое удваивается (как в медийных образах городского пространства или на картинах Магритта), становясь непривычным. Логика медийного города – логика удвоения пространства в его репрезентации. Это логика тавтологии.

Таким образом, уже к концу ХХ века старая аксиоматика понимания сообществ основательно расшаталась. Всплеск интереса к этому понятию в последние два десятилетия связан с поиском новых «определителей» сообщества и необходимостью создания его нового концептуального образа17.

Формула C = f (p, t) кажется все менее и менее удовлетворительной.

И все же, как бы мы ни пытались отказаться от опостылевшей концептуальной схемы – включающей людей, территорию и функцию солидаризации, – избавиться от нее в социологии города окончательно не удается. Слишком сильна семантическая связь понятия сообщества с двумя другими ключевыми концептами: обществом и городом.

Отношения между сообществом и обществом складывались непросто, но завершились в итоге прочным метонимическим альянсом. В канонической работе Фердинанда Тённиса два этих концепта образуют устойчивую бинарную оппозицию. Общество (Gesellschaft) – производная от взаимодействия, общения людей («бывать в чьем-то обществе»). Сообщество (Gemeinschaft) – производная от общности («иметь что-то общее»). В обществе правят рациональность, рефлексия, расчет и обмен, в сообществе – интуитивная привязанность, эмоциональные связи, нерефлексивная близость. Общество – это «частная воля», сообщество – это «сущностная воля». В обществе доминирует гоббсовская модель солидарности, в сообществе – аристотелевская [Тённис 2002].

Получается, по Тённису, у сообщества и общества нет ничего общего. Но так ли это? Противополагая два этих типа связи между людьми, Тённис не отвечает на вопрос: где проведена граница между ними, каково их «единство различения»? А таковым единством как раз оказываются люди и территория. Другими словами, по своей концептуальной архитектуре Gemeinschaft и Gesellschaft различаются одним конститутивным концептом: ответом на вопрос, как именно поддерживается и воспроизводится солидарность людей, занимающих некоторое место в пространстве. Мы вернулись к формуле f (p, t).

В конце ХХ века именно эта формула станет объектом критики тех теоретиков, которые попытаются избавить социологию от «архаичного способа» определения своего предмета. Наиболее последовательную критику такого рода мы найдем у Никласа Лумана: