Фиеста - Эрнест Хемингуэй

Дорога неуклонно поднималась все выше. Местность была голая,почва глинистая, повсюду торчали камни. Трава не росла по обочине дороги.Оглядываясь назад, мы видели расстилавшуюся внизу долину. Далеко позади нагорных склонах мелькали зеленые и бурые квадраты полей. Горизонт замыкали горы,темные, причудливых очертаний. По мере того как мы поднимались выше, картинаменялась. Автобус медленно вползал по крутой дороге, и на юге появлялись всеновые горы. Потом дорога перевалила через гребень, выровнялась и вошла в лес.Это был лес пробкового дуба, и лучи солнца пучками проникали сквозь листву, а вглубине леса среди деревьев пасся скот. Потом лес кончился, дорога пошла повозвышенности, и впереди открылась волнистая зеленая равнина, а за ней высилисьтемные горы. Они были не такие, как бурые, спекшиеся от зноя горы, которыеостались позади. Эти были покрыты лесом, и по склонам их спускались облака.Зеленая равнина, прорезанная изгородями, уходила вдаль; пересекавшая ее с югана север дорога белела между двумя рядами деревьев. Когда мы добрались до краявозвышенности, мы увидели красные кровли и белые дома Бургете, выстроившиеся наравнине, а за ними, у вершины первой темной горы, блеснула серая железная крышаРонсевальского монастыря.

— Вон Ронсеваль, — сказал я.

— Где?

— Вон там, где начинаются горы.

— Холодно, — сказал Билл.

— Здесь высоко, — сказал я. — Наверно, тысяча двести метров.

— Ужасно холодно, — сказал Билл.

Автобус спустился на ровную, прямую дорогу, которая вела вБургете. Мы проехали перекресток и пересекли мост через ручей. Дома Бургететянулись по обе стороны дороги. Переулков не было. Автобус миновал церковь,здание школы и остановился. Мы с Биллом сошли, и водитель подал нам наши чемоданыи удочки в чехле. Подошел карабинер в треуголке и желтых ремнях крест-накрест.

— Что у вас тут?

Он ткнул пальцем в чехол с удочками. Я открыл чехол ипоказал ему. Он спросил, есть ли у нас разрешение на рыбную ловлю, и япредъявил его. Он посмотрел на число и помахал рукой.

— В порядке? — спросил я.

— Да. Конечно.

Мы пошли в гостиницу мимо выбеленных каменных домов, гдецелые семьи сидели на пороге и глазели на нас.

Толстая женщина, хозяйка гостиницы, вышла из кухни ипоздоровалась с нами за руку. Она сняла очки, протерла их и снова надела.Поднимался ветер, и в гостинице было холодно. Хозяйка послала с нами служанкунаверх показать комнату. Там были две кровати, умывальник, шкаф и большаягравюра в рамке — «Ронсевальская богородица». Ставни дрожали от ветра. Комнатавыходила на север. Мы умылись, надели свитеры и спустились в столовую. Пол былкаменный, потолок низкий, стены обшиты дубом. Ставни уже закрыли, в комнатестоял такой холод, что видно было дыхание.

— О господи, — сказал Билл, — неужели и завтра будет такоймороз! Я не согласен шлепать по воде в такую погоду.

В дальнем углу, позади деревянных столов, стояло пианино,Билл подошел к нему и начал играть.

— Это чтобы согреться, — сказал он.

Я разыскал хозяйку и спросил ее, сколько стоит комната истол. Она сложила руки под передником и сказала, не глядя на меня:

— Двенадцать песет.

— Что вы, мы в Памплоне платили не больше!

Она ничего не ответила, только сняла очки и протерла ихкончиком передника.

— Это слишком дорого, — сказал я. — Мы в большом отелеплатили столько же.

— Мы сделали ванную.

— А дешевле комнат у вас нет?

— Летом нет. Сейчас самый сезон.

Кроме нас, в гостинице не было ни души. Ладно, подумал я,всего-то на несколько дней.

— Это с вином?

— Конечно.

— Ладно, — сказал я. — Согласен.

Я вернулся к Биллу. Он дыхнул на меня, показывая, какхолодно, и продолжая играть. Я сел за один из столов и стал разглядыватькартины на стенах. На одной были кролики, мертвые, на другой фазаны, тожемертвые, и на третьей мертвые утки. Все картины были темные и словнозакоптелые. На буфете стояла целая батарея винных бутылок. Я пересмотрел их.Билл все еще играл.

— Как насчет горячего пунша с ромом? — спросил он. — Моейигрой надолго не согреешься.

Я вышел и объяснил хозяйке, что такое пунш с ромом и как егоделать. Через несколько минут служанка принесла каменный кувшин, из котороговалил пар. Билл отошел от пианино, и мы пили горячий пунш и прислушивались кветру.

— Непохоже, чтобы тут было много рому.

Я подошел к буфету, взял бутылку с ромом и влил в кувшинполстакана.

— Явочным порядком, — сказал Билл. — Без разрешения властей.

Вошла служанка и стала накрывать к ужину.

— Основательно здесь продувает, — сказал Билл.

Служанка принесла большую миску горячего овощного супа ивино. На второе нам подали жареную форель, потом какого-то тушеного мяса ибольшое блюдо с земляникой. Вино мы пили не в убыток себе, и служанка смущенно,но с готовностью приносила его. Старуха хозяйка один раз заглянула в столовую исосчитала пустые бутылки.

После ужина мы поднялись к себе и курили и читали в постели,чтобы согреться. Ночью я проснулся и услышал завывание ветра. Хорошо былолежать в теплой постели.

Утром, как только я проснулся, я подошел к окну и выглянул.Прояснилось, и на горах не было туч. Под окнами стояло несколько повозок истарый дилижанс с ветхой, растрескавшейся от непогоды деревянной крышей. Он,вероятно, стоял здесь с тех времен, когда еще не было автобусов. Козел вскочилна повозку, а оттуда на крышу дилижанса. Он тряс головой на коз, стоящих внизу,а когда я замахнулся на него, он спрыгнул на землю.

Билл еще спал, и я бесшумно оделся, натянул ботинки вкоридоре и спустился вниз. Там все было тихо, и я откинул засов на двери ивышел. Утро было прохладное, солнце еще не высушило росу, выпавшую после того,как улегся ветер. Я поискал в сарае за гостиницей, нашел что-то вроде мотыги ипошел на берег ручья, чтобы накопать червей для наживки. Ручей был прозрачный имелкий, но вряд ли в нем водилась форель. Я всадил мотыгу в мокрую траву иотвалил ком земли. Под ним оказались черви. Как только я приподнял землю, ониускользнули, и я стал копать осторожно и набрал очень много. Копая у самой воды,в мокрой земле, я наполнил червями две пустые банки из-под табаку и сверхунабросал земли. Козы смотрели, как я копаю.