Зайка - Мона Авад

– Мы? Что ты…

– Ты просто была очень одинокой. Грустной и одинокой девочкой.

Он протягивает ко мне обе руки, нежно и трепетно обнимает мое лицо ладонями в перчатках. Ласково смотрит на меня своими дымчатыми глазами-угольками. Глазами Роба Валенсии.

– Разве не так, Саманта?

* * *

Мои глаза наливаются слезами. Должно быть, это все из-за пунша, я просто уже пьяна. И вот я плачу, зарывшись лицом в плечо Роба Валенсии, крепкое, как скала. От него пахнет точно так же, как и семь лет назад, когда он умирал рядом со мной на сцене, покрытой опилками. Это запах семнадцатилетнего юноши: пот, вперемешку с жареным мясом и ладаном. И… чего-то еще. Вроде смеси для выпечки.

– Саманта, – говорит он. – Не нужно всей этой глазной воды.

– Что-что?

– Да, ты ранима и в отчаянии, но это же и очаровательно.

Герцогиня, неожиданно появившаяся рядом, ставит на стол прозрачную коробочку с цветком внутри и подвигает к нему. Это корсаж. Кажется, из орхидеи. Белой и мерцающей, с маленьким пурпурным ротиком, испещренным бледно-розовыми прожилками.

Роб открывает коробочку и поднимает орхидею на ладони так бережно, словно это – новорожденный птенчик. И смотрит на нее таким странным голодным взглядом, что кажется, будто он хочет ее съесть. Герцогиня коротко похлопывает его по плечу, и он подносит корсаж к моему запястью. Музыка меняется и звучит песня, которую я знаю очень хорошо, но название забыла.

– Саманта, – он поднимается. – Потанцуешь с нами?

* * *

Танцевать с Робом – это совсем не то же самое, чтотанцевать с Диего. Грудь у него широкая, как у футболиста. Косая сажень в плечах. Его большие сильные ладони скользят по моей спине верх и вниз так, будто я вовсе не шести футов росту, а так, птичка-малышка. Все в нем кажется твердым, кирпичным и черствым. Этим он очень отличается от Авы. От ее мягких рук в сетчатых перчатках. От пушистых белокурых волос, щекочущих мое плечо. От запаха опавшей листвы и дерева. Как он не похож на дымный аромат жженого сахара и жареного мяса, исходящий от кожи Роба Валенсии. Я бросаю взгляд поверх его плеча и вижу, как зайки танцуют медленный танец со своими кавалерами и довольно жмурятся. Все, кроме Герцогини. Она смотрит прямо на меня. А поймав мой взгляд, подмигивает. Я улыбаюсь ей. Прекрасная комната кружится передо мной. Мягкое дыхание осени волнует шелковые занавески на открытом окне.

Я закрываю глаза и слышу, как нежный женский голос шепчет мне на ухо, обволакивая, точно бархат: Парить и летать, разве это не чудесно?

– Разве это не чудесно? – спрашивает он.

Просто невероятно. Вот только запах жженого сахара становится все сильнее и начинает раздражать. Я поднимаю взгляд на Роба. Нет, я не могу называть его просто Робом. Он Роб Валенсия. Я танцую с Робом Валенсией. Самым настоящим.

Но тут вдруг я думаю об Аве, которую бросила в темноте. Интересно, чем она сейчас занята? Наверное, курит на своей крыше или читает в красном вельветовом кресле. В эти минуты она кажется очень-очень далекой. Тенью, или силуэтом. Даже ее лицо ускользает от меня.

И в этот миг я вдруг слышу отчетливый звук. Как будто рядом кто-то жует. Громко, возбужденно посапывая. Я открываю глаза. Кексик и ее смазливый кавалер все так же танцуют прямо перед нами. Ее головка покоится у него на плече, губы блаженно приоткрыты. А сам кавалер в это время лихорадочно жует ее персиковую ленту для волос, глядя перед собой стеклянными глазами. Перехватив мой взгляд, он бестолково открывает рот, и мокрая лента вываливается наружу. А потом он хватает ее снова и опять начинает яростно жевать. Его взгляд снова стекленеет.

Я бросаю взгляд на Жуткую Куклу и вижу, что ее партнер делает то же самое! Только вместо ленты он жует прядь ее волос.

Когда я поворачиваюсь к Герцогине, голова которой лежит на плече Беовульфа, вижу, что он самозабвенно грызет ее жемчужное ожерелье. А Герцогиня как будто и не замечает!

И Виньетка. Виньетка сидит на подоконнике в углу, точно пьяная балерина из сломанной шкатулки, в то время как ее кавалер лежит у нее на коленях и жует ее кринолин.

В эту секунду я чувствую влажное прикосновение к своему запястью. Опустив взгляд, я вижу, как Роб Валенсия слюняво поедает мою орхидею, всхрапывая носом. На миг он поднимает взгляд, точно собака, пойманная за порчей ботинок. А потом опять набрасывается на цветок.

Я пытаюсь вырваться, но он хватает меня за запястье и с новой силой набрасывается на изувеченный корсаж.

– Господи, прекрати! Что ты делаешь?!

Он жует все быстрее и яростнее. Его глаза сузились и потемнели, превратившись в маленькие бусинки.

– Я сказала ПРЕКРАТИ! – я влепляю ему пощечину. Сильнее и громче, чем я планировала.

Шлепок эхом разносится по комнате. Музыка замолкает. Все останавливаются и оглядываются на нас. Роб смотрит на меня в шоке, прижимая ладонь в перчатке к покрасневшей щеке. Его глаза превратились в стекло, нос вдруг начинает подергиваться. Он открывает рот, роняя куски орхидеи, будто хочет что-то сказать, но я успеваю первая:

– Слушай, извини. Прости, пожалуйста, я не хотела.

– Злая. Резкая, – бормочет он, потирая свою щеку. – Упивается собственной непохожестью. Противная, ох, противная…

– Что? О чем ты говоришь?

И тут его взгляд вдруг наполняется чистой ненавистью.

– Ты думаешь, что ты лучше нас, Саманта. Так вот черта с два!

– Что?

Он вдруг обхватывает мое лицо ладонями и шипит, орошая меня мокрыми кусочками пережеванной орхидеи пополам с пеной, сочащейся у него изо рта.

– Сколько раз мы пытались заплести тебе косички! А ты не давала! Мы тебя приглашали к нам сотню раз, но ты отказывалась – нет-нет-нет, я слишком занята, у меня есть дела поинтереснее, чем есть с вами обед из судочков! Но ты этого даже не помнишь! Все, что ты помнишь, – Саманта Хизер Маккей – жертва! Саманте Хизер Маккей больно! Сердце Саманты Хизер Маккей сгорает от чувств, доступных лишь ей одной!

Запах горелого сахара становится просто невыносимым. На ум приходят странные мысли про осьминогов, плюющихся чернилами в тех, кто их хватает. Я пытаюсь высвободиться. И в этот момент Роб начинает визжать. Разевает рот и вопит, и вопит, вытаращив на меня глаза, так, словно я самое жуткое зрелище в его жизни.

И тут все остальные парни в комнате тоже начинают кричать. Застыли истуканами и неистово орут. Их вопли сводят с ума, я зажимаю уши и в ужасе наблюдаю за тем, как зайки мечутся между ними и пытаются успокоить, повторяя: «Тише, тише!» Они оттаскивают Роба от меня и пытаются увести его к двери, но не к входной, а той, которая ведет на чердак. Но Роб упирается, брыкается и визжит, как резаный. Даже с закрытыми ушами я слышу каждое слово.

– Саманта Хизер Маккей думает, что охренительно круто пишет! Саманта Хизер Маккей этого не говорит, нет, но она уверена, что слишком хороша для этой сраной планеты! Саманта Хизер Маккей строит из себя нищенку, но почему она тогда ведет себя как принцесса?! Саманта Хизер Маккей трахнула своего учителя! Насосала себе место любимицы?! Поверить не могу, что она от природы такая здоровая, наверняка, прячет под этими страшными штанами ходули! Конечно, прячет, ведь так удобнее свысока смотреть на нас, ха-ха-ха, хи-хи-хи! Наслаждается, сука, каждой секундой!! Саманта Хизер Маккей считает, что мы родились с серебряной ложечкой во рту и спим на золотых простынях, в то время как ей приходится спать в соломе! Что у нее нет ничего-ничего, совершенно ничегошеньки, и поэтому она глубже всех на свете! Ни черта подобного, Саманта Хизер Маккей, бедность не делает тебя лучше нас, ты похожа на мятую половую тряпку и воняешь гнилой картошкой! Саманта Хизер Маккей уверена, что знает и понимает все на свете, но при этом не может постичь глубину человеческого сердца! Ей не постичь глубины наших! Наших сердец, наших, наших! Мы тоже читали «Джейн Эйр», сука ты драная, и «Волны»[29] читали, и плакали, очень много!