Стоянка поезда всего минута - Мария Метлицкая

После похорон она спала почти двое суток. Осторожно заглядывая в комнату, соседки предлагали поесть. Гуся молчала.

Полгода ходила как сомнамбула, натыкаясь на углы и каждый день обнаруживая новые синяки. Страдала ужасно. Одна на всем белом свете. Одна. Были папа и мама. Был муж. Семья. А теперь она одна. Яська не в счет – она далеко…

В квартире случились перемены – Наришка вышла замуж и уехала в Ереван. Погнавшись за длинным рублем, вредные Прянишниковы завербовались на Севера, и все обрадовались. У Галочки наконец появился кавалер, военный. Все ждали предложения. Баба Катя простила непутевого сына и помирилась с невесткой. Семенов еще активнее подкатывал к Ниночке, подкладывая ей под дверь открытки с дурацкими стихами.

Вера Павловна собиралась в гости к сыну, в далекий Улан-Удэ. Все переживали, как она выдержит дорогу.

В общем, жизнь продолжалась.

Толком и дух не перевела, как стала ездить к Яде – то продукты привезти, то помочь выкупаться, то прибрать, то погладить. Ядя сидела в любимом кресле и смотрела в окно. В глазах грусть и печаль. Одиночество.

Умерла она вечером, сидя у телевизора. Не дозвонившись, Гуся бросилась к ней. Открыла своим ключом, зашла в комнату и увидела Ядю – все еще красивую, статную, с ухоженными руками, в шелковом халате с кистями и бигуди на голове.

После похорон сидели с Яськой на Ядиной кухне.

– Знаешь, почему она умерла?

– Наверное, тромб, – отозвалась Гуся.

– Да я не о том! – поморщилась Яська. – Марья Семеновна долго и тяжело болела, верно? А Ядя? Она же была… конь-огонь, Гусь! Ни сердце, ни давление – ничего не подводило! Так, по мелочи – то колено заскрипит, то бок заноет после копченой колбасы, то голова поболит – ничего серьезного, фигня в ее возрасте. Так вот. Умерла она потому, что не смогла пережить свою старость. Как так – уходят силы, все меньше и меньше желаний? В гости почти не зовут, подружки – кто на кладбище, а кто не выходит из дома, все давно старухи. Поклонники испарились. Ну и меня нет рядом. Если бы она была со мной, с нами… – Яся заплакала. – Как я ее уговаривала! Она ж расцветала, когда к нам приезжала: шум, гам, накрытые столы, песни! И каждый день гости! А комплименты? Ее засыпали этими комплиментами! «Вы, Ядвига Стефановна, просто красавица! А фигура, а стать?» И ей начинало казаться, что все еще будет, не все ушло. А потом она возвращалась в Москву, в пустую квартиру, к умершему телефону. Теперь он молчал, Гусь! Ты же помнишь, как он разрывался? Мы еще смеялись: «Ядя, ты председатель Совета министров?» Она – ну ты помнишь – всем советовала, помогала, разруливала, решала чужие проблемы, что-то выбивала, доставала. Она этим жила. Жила! А потом все закончилось. И бедная Ядя не смогла с этим смириться. – Яся утерла слезы. – И у меня не получилось ее забрать. Ты же знала Ядю – упрямая, как ослиха. Гордая польская кровь: «Я буду жить у себя, а не в приживалах!»

Гуся ласково погладила подругу по руке.

– Все правда. Почти здоровая женщина, жить бы и жить. Но хотя бы легко ушла, без мук и страданий. Не то что мама… Мамочка…

И Гуся заплакала. Ревели вместе, и понемногу отпускало.

Через неделю Яська уехала. Гуся пыталась жить – поняла, что надо искать работу, чтобы каждый день, с утра, как все люди, вставать по будильнику, умываться, проглатывать кофе с бутербродом, подкрашивать губы, надевать платье и туфли и торопиться в метро.

Надо было бежать из дома, спасаться, потому что дома было невыносимо. Невыносимо видеть мамины вещи: платья в шкафу, бусики из горного хрусталя, тюбик помады, стесанный справа, остатки рассыпной розовой пудры «Маска», крема «Березовый» в малиновой баночке. Остатки любимых духов «Быть может». Мамина чашка с пионами, газовая косынка на шею, все еще пахнущая польскими духами. Вся комната была наполнена мамой. Мама была везде: занавески, которые она выбирала, комод, доставшийся от бабушки. Бра с желтым гофрированным колпачком над кроватью. Любимый плед в желтую полоску, синяя вазочка на подоконнике.

Через три месяца после похорон соседка Галочка, не поднимая глаз, протянула Гусе конверт.

– От кого? – удивилась Гуся.

Открыла конверт. Мамину комнату отбирали. Постановление от такого-то года, такого-то числа.

Гуся остолбенела. В коридор вышли соседи – Вера Павловна, баба Катя, Галочка, Семенов, Нина Васильевна. По глазам поняла – знают.

Семенов горячился больше всех:

– Отстоим! Не отдадим, напишем коллективное письмо, соберем подписи! Как так – Марьсеменовна и Григорий Петрович трудились всю жизнь! Отдельной квартиры так и не дождались. Трудяги, заслуженные врачи – и такое!

– Брось, Федя, – оборвала его Нина Васильевна. – Заткнись. Ничего не получится, Ирке комната не полагается. Она прописана у себя, она одиночка, две комнаты – слишком большая роскошь. Советский человек, как известно, – желчно усмехнувшись, фыркнула она, – умеет довольствоваться малым! К тому же на комнату претендует новый участковый. А это, друзья мои, власть! В общем, заживем с новыми соседями. Не трать, Ирка, силы, ни черта не получится. Перетаскивай Машины вещи и обустраивайся. Милиционэр долго ждать не будет. Жилья своего у него нет, человек он деревенский. Ну, как все эти… милиционэры… – Махнув рукой, Нина Васильевна пошла к себе. Остальные молчали.

– Может, хоть поменять твою на родительскую, а, Ир? – жалобно всхлипнула Вера Павловна. – И метраж, и светлее. Ну и вообще… Память…

– Не разрешат, – буркнула Галочка. – Вам же сказали – участковый, власть! К тому же с двумя детьми. Какой «поменять»? Какой «отстоять»? Вы о чем? Да и не может наша Ирка «отстоять и поменять». Вы что, не в курсе? Да и кого ваша память волнует? Так, Ир. Давай подумаем, что да как. Завтра суббота, выходной, вот мы и поможем! Правильно, товарищи проживающие соседи?

Семенов продолжал бубнить свое:

– Попытка не пытка, за спрос денег не берут.

Но внимания на него уже никто не обращал.

Гуся сидела в коридоре на табуретке под висящим телефоном и не понимала, как ей жить дальше. Ясно было одно – ни в какой ЖЭК и ни в какие там райсобесы она не пойдет.

– Спасибо, – пробормотала она. – Спасибо за вашу поддержку. Но бороться я не буду. Да и ни к чему. Я одна, и мне вполне хватит моей комнатушки. Нет, правда!

– А если выйдешь замуж? – осторожно спросила Галочка.

Гуся ее перебила:

– Замуж? Ну ты даешь! Какой «замуж», Галюш? Кому я нужна? Все, друзья мои, расходимся! Еще раз спасибо за поддержку, а я пошла собирать вещи.

Сказано это было твердо, с каким-то веселым, дурным отчаянием.

Зайдя в комнату, Гуся расплакалась – все это, такое родное, такое любимое, и на помойку? В ее комнату ничего не влезет. Куда деть мамины вещи? Куда книги, куда все остальное?

Взяла ключ и пошла к себе. Открыла дверь. Сильно пахнуло пылью и затхлостью. Распахнула настежь окно. От ветра зашевелились, ожили клубки пыли. Села на кушетку и замерла.