Мне тебя надо - Анна Бабяшкина

Честно говоря, я в последнее время уже не очень-то реагировал на ссылки, которыми бомбардировала меня Ленка. Она еще весной развила активность на каких-то интернет-форумах, в жж-сообществах, посвященных личностному росту, чайлдфри, самопознанию, критике общества потребления и так далее. Там она выступала с тезисами, дискутировала, убеждала. Для краткости и запоминаемости мы решили называться реверсистами, от английского reverse. Она даже зарегистрировала отдельное комьюнити для нашего движения в «живом журнале» — reverse_ru. В него записались уже почти 600 человек.

Я довольно спокойно отнесся к такому пути привлечения сторонников. Она кидала мне ссылки на каждую свою реплику в Интернете, каждый чих. Довольно скоро я перестал открывать эти ссылки, потому что, в сущности, каждый раз она писала примерно одно и то же, но разным людям. Тут я понял, что, видимо, пропустил что-то важное. Что произошел какой-то качественный скачок. Если нас уже приглашают на радио, значит, что-то произошло. Мы стали заметны.

Я срочно открыл нашу переписку с Ленкой и стал изучать все присланные ею ссылки за последние два месяца. Чем больше я открывал Интернет-окон, тем сильнее нарастали два странных и прямо противоположных чувства: я радостно изумлялся тому, как быстро идея набирала обороты, и дрейфил от того, что я недостаточно мощный чувак, чтобы поднять и удержать такую волну. Обнаружил на Youtube видеоролики, смонтированные из того, что мы наснимали в мае на пикнике. Каждый из них набрал уже почти по десять тысяч просмотров. Ничего себе! Ленка действительно не теряла времени даром. Про «реверсистов» уже написали самые популярные блоггеры. Нас обсуждали как каких-нибудь пикаперов, свингеров или эмо. Каждый блоггер, конечно, оттоптался на нас под своим углом зрения. Но и radulova, и tema, и прочие писали о нас как о явлении. Как о тренде. Во всех заметках упоминалось мое имя.

Я почувствовал себя причастным к чему-то великому.

Разговор с корреспондентом радио «Свобода» прошел очень даже благожелательно, без неловкостей и агрессии. Но все равно у меня было ощущение, что я — северный олень, которого щекочет ножичком по шее маленькая разбойница. Тревога нарастала. Возможно, телепатия все-таки существует?

Мама позвонила за полчаса до конца рабочего дня. Она была в истерике.

— Что ты натворил? Ко мне только что приходила милиция!

— Ничего. Я не сделал ничего такого.

— Тогда почему тебя ищет милиция?! — Мать сбивалась на визг. — Имей в виду, если ты что-то натворил, я сама удушу тебя! Говори мне правду!!!

— Мама, я говорю правду. Это какая-то ошибка.

— Имей в виду, я дала им твой телефон.

Я повесил трубку. Без сомнения, я больше не услышу от матери ничего полезного, кроме причитаний и окриков.

Наверное, в природе существуют мамы, которые в такой ситуации говорят: «Сын, я верю, что ты не мог сделать ничего плохого. Что это какая-то ошибка. Но что бы ни случилось — я твоя мама и я люблю тебя. Я с тобой». Но это история совсем не про мою маму. Когда я во дворе дрался с пацанами, я никогда не мог надеяться, что меня кто-то защитит. Наоборот, когда я отчаянно отбивался от каких-то глумливых уродов, я уже знал, что дополнительно буду выпорот еще и дома — «за то, что ввязался в драку». Как будто я в нее ввязывался! Я просто давал сдачи! Я бы никогда сам не начал драться. Во-первых, потому, что я разумное существо и предпочитаю решать все проблемы, находя компромисс. А во-вторых, меня, честно говоря, пугает то дикое и брутальное, что принято считать исконно мужским — драки, экстремальные виды спорта, карабканье по ледяному столбу без страховки за дурацким призом, прыжки со второго этажа «на спор» и прочая бессмысленность. Я дрался только если не мог уклониться от этого. И в эти моменты мне особенно хотелось, чтобы у меня был нормальный отец. Возможно, он смог бы мне объяснить, в чем тут фишка.

Мама перезвонила, отчитала меня за то, что я бросил трубку, и продиктовала телефон оперативника, который к ней приходил. В милиции ответили быстро. Дело оказалось очень простым: с зарегистрированного на меня мобильника какой-то шутник позвонил в милицию и сообщил, что заминировано здание Самарского пединститута. Взрывчатки не обнаружили, но первый вступительный экзамен был сорван. Органам надо было выкатить кому-то счет за «ложную тревогу» и работу спецслужб. Они надеялись поиметь денег с меня.

Естественно, я все отрицал. «Сами подумайте, зачем мне, человеку, уже имеющему высшее образование, прописанному в Твери, проживающему в Москве, а в данный момент командированному в Краснодар, может понадобиться срывать вступительный экзамен в самарском вузе?» Я объяснил, что хоть номер и зарегистрирован на меня, пользовалась им девчонка из Самары. Но тоже довольно взрослая, не абитуриентка. «Видимо, у нее украли телефон», — предположил я. «В любом случае вам нужно подъехать и дать письменное объяснение». — «Куда?» — «Или по месту совершения правонарушения, либо по месту прописки».

Я успел позвонить Олесе на работу и выяснить, что она в больнице. На нее напали. Все сходилось.

Тем же вечером я предупредил Васю, людей из своего банка и помчался в Самару через Москву. Ночь я провел в аэропортах и между небом и землей. Меня преследовали какие-то дикие видения. Они возникали в моей башке самопроизвольно. Неконтролируемо. Я не знал, что с Олесей, и то вдруг видел ее со шрамом через все лицо. Или в инвалидной коляске. Или привязанной к аппарату искусственной почки. Даже ослепшей. Словом, непоправимо уязвленной. И впервые чувствовал в себе настоящее желание драться. Найти этих уродов и покалечить их на всю оставшуюся жизнь. Размазать их по стенке. Уничтожить. Аннигилировать. У меня натурально чесались костяшки на руках. Соседи по самолету боязливо оглядывались на меня, должно быть предполагая чесотку.

Такси остановилось у дома Олеси, когда собаки под присмотром хозяев совершали утренний моцион. На этот раз я уже помнил, где она живет. Она сама открыла дверь. Я шагнул из темного коридора в прихожую и на секунду ослеп. Она тут же обняла меня и расплакалась. Ее слезы текли по моей шее. Я не успел рассмотреть ее лицо. Она не отнимала его от моего плеча и продолжала рыдать. Я аккуратно и нежно ощупывал ее спину пальцами и с облегчением не обнаруживал на ней ни ран, ни переломов. Ничего такого. Мы уже минут пять стояли в коридоре. Она все еще продолжала всхлипывать мне в ключицу. У меня промелькнула перед глазами одна из самых страшных ночных картин: Олеся с безобразным шрамом от виска до носа. Я попытался отстраниться, чтобы посмотреть ей в лицо, но она упрямо прятала его от меня, зарываясь в мою рубашку.

Я понял, что моя догадка не беспочвенна, и начал подбирать слова, чтобы как-то ее утешить. Я начал говорить про то, что с этим живут. Конечно, то, что с ней случилось, — очень большая неприятность. Но пластические хирурги сейчас творят чудеса. Мы поедем с ней в Москву. Я найду ей очень хорошего, лучшего врача. Олеся наконец перестала рыдать, отстранилась и с недоумением уставилась на меня:

— Ты че?

И тут только я наконец рассмотрел, что ее лицо сохранило вполне товарный вид. Если не считать нехилого фингала под глазом, в остальном все было в порядке. Я с облегчением выдохнул.