Мне тебя надо - Анна Бабяшкина

— Нет, меня любить не надо. Я научился жить и без этого. Я и сам себя не люблю. Я вообще не могу любить людей такими, какие они есть. Они должны стать лучше и духовнее, чтобы любовь в подлинном смысле этого слова снова стала возможна между людьми.

— Какой же дурак, господи! Мир он хочет изменить. Измени себя! Начни с себя! Чтобы изменить весь мир, тебе нужно изменить себя. Только себя. И этого достаточно для того, чтобы изменился мир. Ты как чадящая свечка в зеркальной комнате. Сидишь, коптишь, и все вокруг тебе смрадно и дымно. Все не люди — огарки какие-то. А ты-то? Попробуй посветить сам — может, в зеркалах что-то другое увидишь?

— Не надо проповедей, это я и сам умею. — Меня немного раздражало, что она начала меня поучать. — Мое мнение окончательно. Давай спать.

Выключили свет. Легли. Рядом, но не вместе. Она почти сваливалась со своего края кровати, я — со своего. Мы не касались друг друга ни плечом, ни бедром. Я мечтал только об одном: чтобы эта ночь поскорее закончилась, я бы оставил деньги на аборт и поскорее уехал отсюда. Я закрыл глаза, прикидываясь спящим. Старался думать о том, что завтра же сяду в поезд, окажусь в Москве. И там все будет совсем другое. Не это бытовое, жалкое, кровавое, болезненное.

В темноте я почувствовал, что Олеся перекатилась со своей стороны кровати и прижалась ко мне. Я поймал себя на желании оттолкнуть ее, но вовремя отсек, что это будет совсем по-сволочному. Она лежала рядом и дышала мне в ухо. Просунула руку под одеяло, проскользнула ею по моей груди и засунула ладошку мне в подмышку. Зафиксировала. Началась третья часть оперы.

— Когда он родится, у него будут вот такие маленькие-маленькие пальчики. Совсем крошечные ножки — обе ступни будут помещаться в одной твоей ладони. Твои глаза. Очень нежная кожа. Он будет похож на тебя. Вы будете вместе строить железную дорогу. У тебя была в детстве железная дорога?

— Нет.

— Ну вот наконец будет случай поиграть. Ты посадишь его на шею, и мы пойдем в парк. Ты научишь его включать компьютер и делать саблю из палки. И лошадь из швабры. Он будет доверять тебе свои секреты, прибегать ночью, когда ему приснится страшный сон, и залезать тебе под бок. Вот так, как я сейчас. Он будет задавать много вопросов. Ему надо будет объяснить мир. Еще его надо будет научить драться, ловить рыбу на червя и играть в футбол. Он будет беспредельно доверять тебе. Ты будешь самый важный человек в его жизни. Он будет любить тебя. Он будет приходить в детсад и говорить: «А мой папа сказал… А мы с папой… А папа мне…» Он будет просто обалденный. Потому что он будет похож на тебя. Он уже есть. Ты нужен ему… А знаешь, как он будет смеяться?

Это нужно было прекратить тут же. Потому что грудь мою ни с того ни с сего начало распирать изнутри.

— Олеся, прости, давай не будем. Он не будет смеяться. Его не будет.

Она снова заплакала. Для нее это было реальное горе.

— Наверное, у нас и вправду мог бы получиться славный малыш. Поверь, мне тоже очень жаль, что все так получилось. Прости меня, пожалуйста, если сможешь.

Я высвободился. Она продолжала впечатываться в мою спину всем телом — грудью, животом, ногами. Тело ее по-прежнему было теплым и свежим. Но сейчас мне легче было бы, если бы к моей спине прижимались лезвия, чем она. Олеся гладила меня по волосам.

— Дениска, Дениска…

В этом было столько горечи, боли, разочарования и… жалости. Да, я не ошибался. Она меня жалела! Она меня!!!

Олеся поехала провожать на вокзал. Мы, как всегда, приложили ладошки к стеклу. Она — снаружи. Я — изнутри. На улице стояла жара, а от стекла шел холод. Обычно, когда поезд трогался, она улыбалась. Стояла на перроне и махала рукой. В этот раз, когда вагон дрогнул, она сунула руки в карманы платья, развернулась и, не оглядываясь, пошла в противоположную сторону. Я впервые заметил, что она придавленно сутулится.

Я залез на свою верхнюю полку и уставился в окно. Там мелькало. Пустота внутри. Я не думал. Просто смотрел. Неожиданно обнаружил, что плачу. Я не понял, в какой момент я заплакал. Я ловил себя на том, что слезы стоят в глазах. Так иногда бывает. Но прежде мне всегда удавалось не заплакать, загнать их обратно. Сегодня не вышло. Возможно, слезы уже давно прорвались у меня из глаз. А я их просто не замечал. Так вот это как — плакать. Оказалось, это почти как секс. Стоит только начать — и ты уже не владеешь собой. Это захватывает. Точно так же забываешься. Исчезаешь из мира. Что-то приоткрывается новое в этом мире, когда смотришь на него сквозь слезы… Может, сексологи не врут, и 50–75 % женских оргазмов — симуляция. Зато женщины могут плакать. Я бы, пожалуй, обменял половину своих оргазмов на право плакать.

Я плакал, засыпал. Просыпался и снова плакал. Перед прибытием в Москву я собрался и на вокзале выглядел вполне нормальным. В такси я снова плакал. Таксист косился на меня с подозрительной усмешкой. Черт! Это было уже чересчур. Это надо было как-то остановить!

Дома никого не было. Тамара куда-то ушла. Я забыл предупредить ее, во сколько вернусь. Это даже хорошо, что ее здесь нет. И хорошо, что она здесь была — в ванной я нашел ее коробку бумажных носовых платков. Это оказалось вовремя. Я залез в Интернет, нашел телефон и записался на срочный прием к психологу. Он согласился принять меня сегодня же. Я вошел в кабинет и с порога заявил:

— Доктор, я плачу. Дайте мне что-нибудь, чтобы я перестал плакать.

— Что вас так расстраивает?

— Я отправил свою девушку на аборт и вот уже почти полсуток плачу.

— А вы что хотели — смеяться, что ли? У вас очень здоровая реакция. Естественная. Поплачьте. Ложитесь вот на кушетку и поплачьте.

— Вы издеваетесь?! — Я чуть не врезал этому седеющему благообразному «юмористу» в зеленом поло. Но приступ ярости тут же снова затопили слезы.

— Ничуть. — Доктор действительно был абсолютно серьезен. — Ложитесь, ложитесь. Поплачьте. Было бы гораздо хуже, если бы вы не плакали. Плачьте с чувством. Если хочется — в голос. Рыдайте. Здесь это можно.

Я не мог сопротивляться. Лег на его черную кушетку и реально полтора часа рыдал. Потом слезы наконец кончились и я немного успокоился. Башка болела. Я прямо чувствовал, как распухли веки. Было хреново, но одновременно как-то легче.

— Спасибо, доктор. — Я сел на кушетку. — И все-таки пропишите мне какие-нибудь успокоительные, чтобы я больше никогда не плакал.

— Конечно, я выпишу вам успокоительные. Вот только насчет «никогда не плакать» — это вы погорячились. Плачьте, когда вам больно. Плачьте.

— Мужчины не плачут.

— Ага. И не какают. Забудьте эту глупость из дешевых боевиков класса «С». Я вам как доктор говорю: у мужчин есть слезные железы, вырабатывается слезная жидкость. Когда им по-настоящему больно, мужчины плачут. Все как у людей. Вот вам рецепт — это успокоительные капли. Понадобится — приходите еще.

Я заплатил за визит сто долларов. Это как-то отрезвило. Рецепт я выкинул.