Первая мировая. Убийство, развязавшее войну - Грег Кинг

Максимилиан Гогенберг (1902–1962)

Сплетни вспыхнули с новой силой в 1904 г., когда 27 мая в Конопиште родился второй сын, Эрнст Альфонс Франц Игнац Иозеф Мария Антон. Никто не знал, что думать: будут ли эти сыновья править империей после своего отца? Высказывалось даже предположение, что папа римский мог признать недействительными обеты, данные Францем Фердинандом в 1900 г., и, таким образом, расчистить дорогу к трону для его сыновей. Эта идея повергла Франца Иосифа в ужас. «Я не могу не опасаться того, — якобы сказал он, — что когда я умру, мой племянник откажется от всех своих обещаний относительно права наследования его детей от этого брака и, таким образом, нарушит законную линию наследования престола. Едва ли нужно говорить о том, что это будет значить. В моем Доме будут посеяны семена раздоров».

Эрнст Гогенберг (1904–1954) — младший сын Франца Фердинанда и Софии

Эти слухи и спекуляции помещали одного человека в центр всего водоворота: Франца Фердинанда. Эрцгерцог не отказался от своих клятв именно потому, что это религиозные клятвы. Его «глубоко религиозные чувства, — настаивал Айзенменгер, — не позволят даже появиться такой мысли, как возможность нарушить присягу». Сейчас даже противники эрцгерцога соглашались в том, что он «был человеком чести и хорошим католиком, не способным нарушить клятву, данную на Библии». Когда спрашивали самого Франца Фердинанда, он давал такой же ответ: его детям предначертано быть аристократами, землевладельцами, «не имеющими материальных забот и умеющими радоваться жизни», — но не более того. Про «корону Габсбургов» эрцгерцог как-то сказал: «Это терновый венец, и нет никого из рожденных, кто был бы ему рад. Отказ от моего отречения никогда не будет даже рассматриваться!»

Но в тепличной атмосфере Венского двора реальные факты никогда не были препятствием для интриг и злобных сплетен. С самоизоляцией и уходом в частную жизнь Франца Фердинанда и Софии слухи процветали. Даже Айзенменгер признавался, что эрцгерцог стал «одним из самых ненавистных людей в Австрии». «Из темных уголков императорского дворца Хофбурга, — писал один венский аристократ, — устно и через страницы газет, неуловимые и всепроникающие слухи прокладывали путь к своим жертвам. Они подменяли собой факты и становились достоянием истории. Все попытки их опровержения были безжалостно раздавлены».

Из Венского императорского двора продолжали расползаться темные и зловещие слухи о мании величия и даже о безумии Франца Фердинанда и Софии. Сплетни утверждали, что Франц Фердинанд и София так часто отсутствовали в Вене потому, что эрцгерцог периодически оказывался тайно запертым в некоторых отдаленных своих убежищах. Говорили, что он проводил дни, что-то бубня себе под нос и играя в свои детские игрушки; что он стрелял из револьвера по мебели и часам; что он, как-то раз находясь в приступе ярости, располосовал мечом обивку вагона поезда, в котором он ехал; что он жестоко обращался со своими слугами и часто устраивал на них охоту; что половину прислуги в его доме составляли на самом деле врачи-психиатры.

Такой бред процветал среди Императорского двора. Но многие подобные сказки начинали казаться правдой именно потому, что эрцгерцог выглядел для людей таким далеким, а при редких своих публичных выступлениях он чувствовал себя явно неуютно. Ему не хватало того, как вспоминал Стефан Цвейг, «что важнее всего для тех, кто хотел завоевать истинную популярность в Австрии, — привлекательной внешности, природного обаяния и дружелюбия. Я частенько наблюдал его в театре. Он сидел в своей ложе — мощная, широкоплечая фигура с холодным, неподвижным взором. От него невозможно было увидеть ни одного дружелюбного взгляда, обращенного к собравшимся людям, ни бурных аплодисментов, обращенных к актерам после представления. Вы не сможете увидеть его улыбки или фотографии, на которой он бы выглядел расслабленным и непринужденным».

Франц Фердинанд не обладал талантом выглядеть на публике очаровательным принцем и не прилагал ни малейших усилий, чтобы завоевать популярность и признание. «Он никогда не мог заставить себя сделать даже малейшие поклоны в сторону репортеров прессы или других средств информации, от которых зависело формирование у людей благоприятного или отрицательного мнения, — рассказывал Чернин. — Он был слишком гордым, чтобы подавать в суд ради поддержания собственной популярности». Он не демонстрировал себя как преданного мужа и отца, или как человека либеральных идей, или как наследника, выступающего за обновление разваливающейся монархии. Поскольку он не любил говорить об этом, люди верили в то, что им казалось правдой. «Те, кто меня знает, — комментировал эрцгерцог, — никогда не поверят в неправду, а остальные узнают все сами в один прекрасный день».

Софии также не удалось избежать ядовитых сплетен. Слухи изображали ее «недалекой и злобной», тщеславной, «с жестокостью армейского сержанта» и «поглощенной снобистскими амбициями» в один прекрасный день увидеть на своей голове корону императрицы. Адъютант императора, барон Альберт фон Маргутти, вторя слухам, ходившим по императорскому двору о «властной жене» эрцгерцога, утверждал, что София «не собиралась мириться со своим статусом морганатической жены и ждала момента, чтобы изменить свое положение. Она прилагала для этого все свои силы, что не всегда сочеталось с приемлемой тактичностью».

Критики использовали малейший повод и раздували его до чудовищных размеров. Через несколько лет после брака император, путешествуя по Богемии, остановился возле Конопишта. Франц Фердинанд пришел, чтобы поприветствовать своего дядю. Вместе с ним была София, о чем не было предварительно сообщено. «Для любого наблюдателя было очевидно, — писал Маргутти, — что пожилой император ищет повода побыстрее закончить вынужденный разговор с Софией». Когда императорский поезд наконец отбыл, придворные начали, перебивая друг друга, высказывать «тревогу и опасения», вызванные неожиданным визитом Софии, приводя его в качестве доказательства ее истинных намерений. Старший адъютант императора граф Эдуард Паар даже сравнивал Софию с графиней Мирафиори, печально известной любовницей, а потом и морганатической супругой короля Италии Виктора Эммануила. Слухи о нелестном сравнении быстро дошли до Софии. «Это оскорбление для меня! — сказала она. — Вы не можете так говорить, граф. Я не Мирафиори!» По сравнению с коварной королевской фавориткой София была потерпевшей стороной, однако двор использовал этот случай против нее, настаивая, что ее «необузданное честолюбие и изворотливый ум покажут ей дорогу, как воплотить свои стремления в реальность».

Эти ложные обвинения, бросаемые Софии, стали со временем представляться многим реальным фактом. «Говоря о Софии справедливо, — писала ее знакомая Дейзи, принцесса Плеса, — я должна сказать, что верю в то, что она никогда не питала никаких политических или династических амбиций». И это была правда: София никогда не строила никаких хитроумных планов, чтобы получить власть для себя и своих сыновей, как и не стремилась оказаться в центре нежелательного внимания. Все, что она хотела, — сделать своего мужа и их детей счастливыми. Как рассказывает ее правнучка принцесса Анита, она «никогда не пыталась выставить себя вперед» и была осторожна в своих поступках, зная, что недоброжелатели всегда в поиске новых боеприпасов, которые они смогли бы направить против нее и ее мужа.