Майне либе Лизхен - Марина Порошина

– Я просто так… Как повод. На мое мировоззрение этот факт никоим образом не повлияет. Просто неудобно же без повода дарить. Такая милая девочка, совершенно далекая от нынешних реалий…

– Да что вы все время… – возмущенно начал Левушка, но Ба, как наседка, никогда не выпускавшая из виду любимого внука, решительно вмешалась и послала его в соседний магазин за хлебом, о котором в погоне за деликатесами все, по ее словам, забыли.

Поскольку в голосе Ба послышались металлические нотки, а взгляд поверх очков не сулил ничего хорошего, Левушка счел за лучшее не упоминать о том, что не далее как сегодня он купил этого самого хлеба аж две буханки черного круглого и нарезанный батон, согласно данному ему списку продуктов. Вздохнув и уточнив для порядка – действительно ли ему купить именно хлеба, а не чего-то другого, – Левушка отправился в магазин, благо расположенный в соседнем дворе.

Воспользовавшись тайм-аутом, Елизавета Владимировна решила поговорить с Германом Ивановичем. С тех пор как она прочла вполне гениальное, по ее мнению, стихотворение о новогодней елочке, написанное внуком под впечатлением знакомства с Женькой, душа у нее, честно говоря, тоже была не на месте. Внук все-таки. Любимый. Обдумывая, как бы половчее задать вопрос, Ба уселась под форточку, с наслаждением закурила и, внимательно наблюдая за дымом от сигареты, что позволяло ей избежать необходимости смотреть на собеседника, начала с нейтрального утверждения:

– Женя и в самом деле очень милая девочка…

Что ни говори, а Ба уже вполне могла считать себя гроссмейстером в психологических поединках. Интуитивно избранный дебют оказался столь удачным, что больше ничего и не потребовалось. Герман Иванович во вполне поэтических выражениях завел рассказ о том, как изменилась за последние дни его скучная одинокая жизнь, какими приятными заботами отныне занят его досуг. О том, что в его жизни появился настоящий, невыдуманный смысл. О том, как он благодарен уважаемой Елизавете Владимировне за то, что в трудные минуты жизни она не дала ему отчаяться и опустить руки, помогла сохранить форму (в этом месте Ба вопросительно подняла брови)… как физическую, так и интеллектуальную. И теперь, когда судьба вознаградила его за перенесенные лишения, он чувствует себя на пороге новой жизни…

Сигарета была давно выкурена. Ба уже начала опасаться, что пламенный монолог Германа Ивановича затянется до прихода Левушки и спасительный маневр с хлебом окажется бесполезным. Поэтому она начала обдумывать переход к эндшпилю, тем более что все необходимое она выяснила, и это ей не особенно понравилось. Но тут раздался звонок в дверь, и партия, о которой один из ее участников и не подозревал, была отложена. Но это пришел не Левушка, а Галина.

Ба и Герман Иванович были потрясены произошедшей с ней переменой. Во-первых, она была наряжена в длинное пестрое платье из непонятной ткани явно китайского производства. Платье неприятно поскрипывало и прилипало к телу, но соседи, никогда не видавшие Галину ни в чем, кроме бесформенных штанов или застиранных трико, были сражены наповал и рассыпались в комплиментах. Во-вторых, оказывается, с утра куда-то исчезавшая Галина посещала парикмахерскую, и теперь вместо неопределенного цвета куделек на ее голове красовалась радикальная стрижка. Длина великодушно оставленных мастером волос составляла не более сантиметра. Получившийся ежик был выкрашен в цвет спелой черешни и смотрелся совершенно отдельно от сияющей Галины, как будто на минутку присел ей на голову. Насчет прически Ба и Герман Иванович, не сговариваясь, предпочли промолчать, уж слишком большое впечатление она на них произвела. Но не тут-то было.

– Ну?! Как?! Чего молчите?! – волчком крутилась перед зеркалом Галина. – Обалдели? Думаете, ни х… себе бабулька подстриглась? Не хуже, чем, вон, у Лизаветы!

– Ничего такого мы не думаем, Галина Павловна, – с достоинством сообщил Герман Иванович, а Ба согласно кивнула.

– Вот и хрен вам, а не бабулька! – радовалась Галина. – Мне всего пятьдесят шесть! Мне на работе сертификат подарили в парикмахерскую! На три тыщи! Я еще два раза схожу! Уважают, бляха-муха, поняли?! А я ведь у них без году неделя работаю, то ли еще будет! То ли еще бу-удет, то ли еще бу-удет, то ли еще будет, ой-е-ей!!!

– Галина, – Ба взяла ликующую соседку под локоть, оторвала от зеркала и повернула к себе лицом; песня оборвалась на полуслове, – послушай. Ты выглядишь великолепно. На сорок восемь максимум. Правда, Герман Иванович?

Герман Иванович, так и не привыкший к такому откровенному вранью, только торопливо кивнул.

– Так вот, – решительно продолжала Ба, – мы с Германом Ивановичем тебе официально заявляем, что если ты еще раз употребишь хоть одно слово из твоих любимых – хоть одно, ты поняла? – ты отправишься домой вместе со своим замечательным платьем, своей непревзойденной стрижкой и будешь встречать Новый год наедине с телевизором. Учти: от него комплиментов не дождешься. А сюда еще Левушка и Алексей Николаевич придут. Они от тебя будут в восторге.

Подсластив таким образом пилюлю, Ба выжидательно посмотрела на сникшую Галину.

– И знаете еще что, Галина Павловна? – вдруг добавил расхрабрившийся Герман Иванович. – Я давно хотел вам сказать. Вы по вечерам у себя дома так выражаетесь… Просто уши, знаете ли, вянут. Порядочные женщины таких выражений не употребляют… в таком количестве. Елизавета Владимировна считает, что вы таким образом устраиваете себе психологическую разгрузку после напряженного трудового дня. Я мог бы это понять, если бы жил один. Но теперь у меня живет молодая девушка, и я не допущу, чтобы в ее присутствии… то есть в данный момент в ее отсутствие… но через стенку все равно слышно!

Запутавшись в аргументах, но не растеряв запала, Герман Иванович тоже уставился в упор на Галину, только, в отличие от Ба, с нескрываемым возмущением.

Опешившая от такого демарша всегда вежливого и даже робкого соседа, Галина, поерзав внутри своего скрипучего платья и одернув прилипучий подол, озадаченно снизу вверх посмотрела – но не на Германа Ивановича, а на Ба – и пообещала:

– Я постараюсь… Тогда можно проходить?

– Проходи, – великодушно разрешила Ба. – А про твои вечерние концерты мы потом поговорим. И потом, сама подумай – ты теперь у нас такая дама, красавица, ухоженная. На работе тебя, сама говоришь, уважают. Ты давай бросай свои подростковые привычки. Прямо с сегодняшнего дня.

В проеме незакрытых входных дверей уже давно стоял вернувшийся Левушка. Он давился от смеха, но понимал, что испортить своим вмешательством происходящее в прихожей действо не имеет права. За разговорами все забыли, что часовая стрелка подходит к одиннадцати, поэтому Левушка тут же был отправлен за Пустоваловым.

Дальнейшие приятные хлопоты по накрыванию стола вряд ли заслуживают описания, потому что остаются годами неизменными в любом доме и в любой компании, не исключение и наша. Так же одинаково, независимо от пола, возраста, взглядов, убеждений и материального достатка, в двенадцать ночи все с одинаково умильными выражениями на лицах слушают всегда одними и теми же словами написанную речь генсека или президента (со времен ЦК КПСС ее лишь однажды нарушил, помнится, Борис Ельцин – и ни к чему хорошему это не привело), а затем одинаково суетятся вокруг бутылки, будь то «Мартини» или «Советское шампанское». Потом мечут с тарелок от века неизменные салаты «Оливье» и «Селедка под шубой» и вдумчиво разглядывают в телевизоре привычные физиономии одних и тех же певцов и юмористов. Более того, в первые полторы-две минуты каждого наступившего Нового года в огромной стране царит небывалое единомыслие: все думают о здоровье, счастье и удаче. В общем, учитывая вышеизложенное, сам приход Нового года в похожий на корабль дом номер 148, корпус 2 мы описывать не будем. Отметим только, забегая вперед, что этот год намеревался так удивительно изменить судьбу самого Дома и его обитателей, как они и вообразить себе не могли.