Шрамы как крылья - Эрин Стюарт

На фоне ярко-розового парика мои глаза кажутся синее.

Я выгляжу глупо. Вызывающе. Совершенно не мой стиль.

Пайпер права – именно это мне и нужно.

Я жду дня фотосъемки, чтобы появиться в новом облике.

Благодаря ярко-розовому парику в устремленных на меня взглядах появляется новое выражение. Девушка из класса испанского языка хвалит мой новый стиль. При моем появлении группа парней в коридоре свистит и смеется, и Пайпер «нечаянно» наезжает креслом на одного из них.

– Лучше я сниму его, – говорю я, доставая из рюкзака бандану.

Пайпер выхватывает ее и кидает в мусорную корзину.

– Даже и не думай. Ты выглядишь потрясающе.

На уроке естествознания я ерзаю на стуле и стараюсь улыбаться не слишком широко, когда Асад говорит мне, что в восторге от моего парика. Как я позволила Пайпер втянуть себя в это? Теперь я волнуюсь из-за парня и ношу панк-рокерский парик из магазина с манекенами в ажурных чулках.

Когда мистер Бернард просит нас разбиться на пары, Асад хватает меня за рукав.

– Чур, я с тобой!

– Ты выбрал меня?

– Точняк.

– Даже не знаю, что меня больше всего беспокоит – то, что ты сказал «точняк», или твой выбор.

– Ты теперь в команде рабочих сцены. Мы должны держаться вместе.

Бок о бок мы раскладываем в чашке Петри материал для лабораторной работы по выращиванию мучных червей. Мистер Бернард пол-урока пичкает нас информацией о том, какие знания мы получим, наблюдая в течение нескольких недель за этими извивающимися мелкими созданиями. В успехе я сомневаюсь, учитывая, что я даже не могу понять, который конец у них является головой, а который, собственно, концом.

– Каждая группа организмов создает сообщество, и эти мучные черви не исключение, – говорит мистер Бернард. – В жизни общество играет первостепенную роль, и неважно, кто вы – членистоногое или Homo sapiens.

С задних парт раздается ржание – там трое качков-переростков в спортивных куртках на все лады склоняют слово homo, произнося его как «гомо».

– Homo sapiens – это люди, – специально для них поясняет мистер Бернард.

– Как скажешь, приятель, – язвит самый высокий из этих придурков.

Внимательно посмотрев на него, мистер Бернард предпринимает еще одну попытку.

– Homo sapiens – классификация людей. Им предшествовали Homo erectus.

Это объяснение порождает лишь новый взрыв смеха, и мистер Бернард садится за стол и начинает читать, прекратив попытки просветить этих современных обезьяноподобных громил.

Пока мы готовим роскошные пластиковые люксы для наших подопечных, Асад рассказывает об эскизах декораций и планах по освещению, которые вкратце описывает как «крышесносные».

– Я думаю о свете, как еще об одном актере, понимаешь? Он ведь тоже участвует в спектакле. От того, как именно я освещаю сцену, зависит восприятие событий.

Я наполняю чашку Петри древесной стружкой, Асад же говорит практически не умолкая. Он признается, что хотел бы вместо «Волшебника страны Оз» увидеть постановку своего самого любимого мюзикла «Злая»[11], поставить который он уговаривает уже который год.

– Он изменил мою жизнь, – признается Асад, глядя мне прямо в глаза.

В кофейно-темной глубине его глаз я вижу собственное отражение и отвожу взгляд.

– Я его еще не видела. Однажды, когда я была маленькой, этот мюзикл показывали в Солт-Лейк-Сити, но мы не смогли поехать.

– Но песни из него ты ведь знаешь? Их же все знают.

Я качаю головой.

– Нет. Мое правило – не слушать музыку, пока не увижу спектакль. Не хочу портить впечатление. Но разве «Злая» – это не тот же «Волшебник страны Оз», только в мрачном свете?

Асад откладывает в сторону стружки, из которых мастерит маленькую кровать для мучного червя, и опирается локтями о стол, тяжело опустив голову на руки, всем видом демонстрируя, что я предала его.

– Нет, вовсе не то же самое, что «Волшебник страны Оз». Это как взять дорогу, вымощенную желтым кирпичом, скрутить ее, а когда она распадется надвое, заглянуть внутрь, в другой мир, мрачный, глубокий и душераздирающий. Вот что это такое. Мы должны сходить на этот мюзикл.

– Мы – это ты и я, что ли? – выдавливаю я из себя, а в ушах отдается эхом «мы-мы-мы…»

Асад торжественно кивает.

– Да, ты и я. Через несколько недель как раз будет представление в Солт-Лейк-Сити. Не хочу перехвалить, но после этого мюзикла ты уже не будешь прежней.

С подготовленной чашкой Петри Асад идет к учительскому столу, а когда возвращается, в чашке уже извиваются три червяка.

– Поздравляю, у нас тройняшки!

Когда Асад проходит мимо качков, один из них толкает его под руку. Чашка Петри летит в мою сторону, но я не успеваю подхватить ее. Она падает наземь, и червяки взлетают в воздух, точно катапультировавшиеся летчики.

– Эй ты, театральный шизик, – говорит качок громко, чтобы слышали все. – Может, это тебе стоит напялить трансвеститский парик?

Будто не слыша его, Асад опускается и начинает собирать стружки и червяков.

– Ой-ой, ты тронул его, и теперь у него гомо эректус, – кривляется другой качок и хлопает по ладони приятеля.

Асад ставит чашку Петри передо мной.

– Знаю, знаю, нормальные родители не должны ронять своих детей, верно?

– Что это было?

– Ничего особенного. – Не поднимая взгляда, Асад устраивает червяков в чашке.

– Что-то не похоже.

– Это просто часть той маленькой игры, в которую мы играем, где он превращает мою жизнь в ад, а я позволяю ему.

Я забираю у Асада чашку с червяками, и ему приходится посмотреть на меня.

– Разве не ты говорил мне, что нужно защищаться? А теперь позволяешь этим качкам толкать себя?

Асад пожимает плечами.

– Ава, я один из немногих темнокожих в школе, у которой такой талисман, что на его фоне даже гунн Аттила покажется матерью Терезой.

– А я, по-твоему, кто? Кандидатка в королевы выпускного бала?

– Вот поэтому мы и держимся вместе за пределами сцены – чтобы выжить. – Асад берет у меня чашку Петри, в глубине которой копошатся в стружках червяки. – Ну, как мы назовем этих малышей?

Мы сошлись на Мистер Мистофелис, Рам-Там-Таггер и Макавити[12].