Трудная ноша. Записки акушерки - Лиа Хэзард

ее природа: даже нетренированный глаз сразу бы заметил, что ее резали и потом зашивали обратно, вероятно, много лет назад, и, вероятно, в очень далекой стране. Там, где я ожидала увидеть мягкие складки плоти, оказалась ровная поверхность, как у бесполых кукол Барби, которые я собирала в детстве. Края кожи Хауа соединили вместе, оставив крошечное, кое-как сформированное отверстие, и даже с моим ярким фонариком я с трудом смогла определить, куда вставить катетер. Аккуратно пощупав пальцами в перчатках, я убедилась, что Хауа, как и постоянно растущее количество женщин, поступающих к нам в госпиталь, в детстве перенесла обрезание. Большинство этих женщин было из стран, где практика обрезания девушек и девочек разными способами являлась вековой традицией. Хотя подобные увечья, безусловно, навевают ужас, акушеркам, политикам и всем ответственным за безопасность женщин сложно вмешиваться в этот вопрос из-за его щепетильности: практика женского обрезания коренится в старинных религиозных доктринах, и многие родители и старейшины настаивают на ней из ошибочного убеждения, что так сохранят добродетельность дочерей и, в более широком смысле, честь семьи. То, что в одной стране считается преступлением, в другой – святыня, и не важно, насколько жестока сама процедура.

Подавив поступающий гнев в отношении какой-то тетушки или соседки, некогда сотворившей такое с Хауа, я продолжала свою работу: ввела куда нужно тонкую трубку и теперь с облегчением смотрела, как по ней побежала моча. Мешок на другом конце трубки начал наполняться, и очень скоро в нем собралось не меньше литра. Совершенно очевидно, давление полностью сформированного плода оказалось чрезмерным для изуродованных детородных органов Хауа, и пузырь у нее не выдержал. Вполне возможно – даже скорее всего – Хауа давно испытывала проблемы урологического и сексуального характера, но как большинство женщин в схожей ситуации стыдилась обращаться к врачу и открывать свой секрет. Вместо этого она жила с ним, сторонясь любой медицинской помощи, пока сегодня боль не вынудила ее обратиться к нам.

Я посмотрела на ее живот. По мере того как мешок наполнялся, его форма выравнивалась, и он снова становился гладким и круглым, каким должен был быть.

Наверное, я слишком долго молчала – Хауа вопросительно посмотрела на меня, но на этот раз обычная для акушерок разговорчивость мне изменила. Второй раз за это утро я не знала, что сказать. С чего начать? Какое «целительное слово» поможет этой красивой женщине, преодолевшей целый континент, чтобы оказаться на этой постели, в полной зависимости от меня, отвечающей за безопасность ее и ребенка? Теперь, зная, что Хауа перенесла обрезание, я по закону была обязана расспросить ее как, где и когда с ней это сделали, и назначить осмотр у врача, который составит долгосрочный план гинекологического лечения для постепенного обращения дисфункций, от которых она наверняка страдала уже много лет. Если у нее родится девочка, Хауа заново подвергнется расспросам и окажется под наблюдением с целью предотвратить повторение этой процедуры на ребенке, ведь в действительности нет никаких гарантий, что порочный круг будет разорван. Закон силен, но традиции порой сильнее.

– Все в порядке? – спросила Хауа, нервно теребя оборку ночной рубашки.

И я сделала то, что делают все акушерки. Глубоко вдохнула и улыбнулась. Потом аккуратно подняла мешок с мочой с постели и взяла обеими руками. Он был теплый и мягкий, как новорожденный младенец, и я подняла его так, чтобы Хауа видела.

– Поздравляю, – с широкой улыбкой ответила я. – Вы только что родили вот этот мешок с мочой. Теперь осталось только родить младенца, настоящего, – сказала я, кивая в сторону ее живота.

Она поглядела на меня, потом на мешок с золотистой жидкостью у меня в руках и расхохоталась. Тонкая шея запрокинулась, глаза закрылись, косички запрыгали по плечам; Хауа хохотала до икоты, и я вместе с ней. Мы сидели и смеялись под ровный гул сердцебиения ребенка, пока не обессилели и не остановились, чтобы заново вдохнуть.

О том, что все ошибаются

Ошибки случаются.

Дети пишут свое имя задом наперед. Кассиры неправильно дают сдачу. Водители проезжают на красный свет. Акушерки тоже ошибаются – равно как и врачи, медсестры, стоматологи, пожарные, учителя, полицейские и вообще все, кому государство платит за то, чтобы они делали все правильно.

Это обычный производственный брак. Человеку свойственно ошибаться – достаточно какому-нибудь нейрону запустить сигнал в неверном направлении, и весь мозг превращается в неисправный игровой автомат, особенно в состоянии крайнего физического или психологического стресса. К сожалению, я проспала занятия в тот день, когда акушеркам читали лекцию Как Перестать Быть Человеком, поэтому я подвержена тем же фобиям, что и обычные люди. В основном мои ошибки никак не касаются пациентов: я могу неправильно написать «внутривенно», пролить кофе или проработать до середины смены, пока вдруг не ощупаю свою необычно мягкую, свободно болтающуюся грудь и с ужасом не осознаю, что забыла утром надеть бюстгальтер.

Иногда, однако, врожденная человеческая склонность к заблуждениям просыпается во мне с полной силой, и я по-настоящему ошибаюсь. Как-то раз, например, неправильно оценила у пациентки частоту схваток. Она рожала в первый раз и явилась в приемное своим ходом, глазом не моргнула при вагинальном осмотре, который показал расширение шесть сантиметров, а потом начала тужиться прямо посреди оживленного коридора, пока я не спеша провожала ее к лифтам, ведущим в родильное отделение, полагая до того самого момента, пока не увидела выпирающую из ее леггинсов головку ребенка, что времени у нас еще навалом. В другой раз я здорово повеселила коллег, еще долго вспоминавших об этом случае, когда двадцать минут по телефону руководила процессом, который сочла за полноценные роды, пока скорая помощь не доставила к нам ту самую пациентку, которая на самом деле была только на пятом месяце и почувствовала себя гораздо лучше, отгрузив в унитаз гигантские фекалии. В студенчестве подобные ошибки приводят в ужас, особенно если о них узнает остальной персонал – обычно еще и в весьма приукрашенном виде. Но время, возраст и опыт приглушают чувство острого стыда, и если никакого ущерба нет, закаленная акушерка просто запоминает их, учится и даже принимает как неизбежную составляющую своей работы.

К счастью (или нет, в зависимости от того, как вы на это смотрите), я не единственный медработник, ошибающийся с диагнозами; длинные дежурства, недостаток персонала, постоянное психологическое напряжение и непредсказуемость наших организмов приводят к повышенному количеству ошибок в сфере здравоохранения. Ошибки акушерок чаще связаны не с самими родами, а с многочисленными медицинскими проблемами, возникающими или усугубляющимися во время беременности. Это