Черный театр лилипутов - Евгений Коротких

Пухарчук сидел за столом и внимательно следил за тем, как закипает в двухлитровой банке вода. Один за другим пузырьки отделялись от кипятильника, и это зрелище приводило его в восторг.

— Сколько насчитал? — спросил я.

— А, паренек! — рассмеялся Пухарчук. — Считал, считал, а потом со счету сбился. Бутерброд будешь?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Откусить сил не хватит.

Пухарчук смотрел на меня и решался на что-то большое.

— Ладно, — махнул он рукой и достал из тумбочки плоскую бутылочку коньяка.

Я опешил. Женек, оказывается, ото всех… Вот это да!

— Паренек! — рассмеялся он звонко. — Это я в кофе добавляю по две капли, знаешь вкус какой?! А ты мне друг, сейчас я тебе полтинничек налажу. «Вот это я себе друга нашел!» Полтинничек провалился как сквозь землю, в животе разлилось зарево, и сразу же зашевелились челюсти в предвкушении бутерброда «а ля Пухарчук».

— Налетай, — положил он передо мной надкушенную усталую черепаху.

Тесто за ночь хуже не стало — что значит домашнее.

— Я с собой на работу кусочек возьму? — спросил я.

— Какие разговоры, твой бутерброд, делай, что хочешь… можешь после гастролей рассчитаться.

— Как рассчитаться? — не понял я.

— Ну ты же сам сказал, что он рублей на пятьдесят потянет…

— Ха-ха-ха! — развеселился я. — А может и больше.

— Не-е! — подпрыгнул радостно Пухарчук. — Меньше, я уже подсчитал. Ты мне должен двенадцать рублей пятьдесят копеек.

Бутерброд «а ля Пухарчук» застрял в горле. Я понял, что он не шутит.

— Ты это серьезно? — спросил я.

— Сам посчитай… — протянул он мне счет.

— Булка домашняя, — читал я вслух, — один рубль. Масло деревенское натуральное — два рубля. Варенье клубничное — два рубля. Сыр Российский с сырзавода — два пятьдесят. Колбаса сушеная — пять рублей. Итого: двенадцать рублей пятьдесят копеек.

— У тебя цены ресторанные или кооперативные? — мрачно посмотрел я на друга.

— Я по-честному, — опустил глаза Пухарчук.

— Да… кажется, твоя дружба мне слишком дорого обходится…

— Еще… за коньяк, — чуть слышно проговорил Пухарчук. — Два рубля.

— А коньяк с наценкой?

— Без наценки! — завертел головой Пухарчук. — По госцене!

— Ты мне одно скажи, — решил я вывести его на чистую воду. — Ты прикидываешься или меня за дурака принимаешь?

— А что я сделал? — отвернулся к окну Пухарчук. — И Закулисный тоже записывает, кому чего дает, я ведь мог тебе и не давать…

— А что ж ты сразу не сказал? — разъярился я. — Как паучище, заманил в ловушку и кровь из меня сосешь, тоже мне, друг называется. Если хочешь знать, я бы тебе последнее отдал…

— А у тебя и нет ничего, — буркнул Пухарчук.

— Ах так! — подпрыгнул я от таких слов. — А ну давай считать по новой, — гаркнул я, окончательно поняв, что мост доверия и дружбы между нами рухнул бесповоротно.

Мы уселись на развалинах моста и принялись считать.

— Почему так дорого стоит булка? — задал я первый вопрос своему оппоненту. — Пускай она домашняя, в булочной обыкновенная стоит шесть копеек. Сколько в твоем дурацком бутерброде уместится булок?

Мы прикинули на глазок размер домашней булки, которую продают в магазине, и начали считать.

— Шесть булок, — подвел я итог.

— Где ты видишь шесть! — закричал Пухарчук. — А надкушенное место почему не считаешь? Здесь две булки умещаются!

— А может, там и не было ничего? — нахальным голосом заявил я. — Мне столько съесть не под силу, может, ты ночью специально отгрызал от моего противного бутерброда, чтобы мне меньше досталось.

Пухарчук захлопал глазами от такого нахальства.

— Ладно, — сказал я, видя, что он сейчас очнется. — Согласен на полбулки.

— На две! — завопил Пухарчук.

— Булка! — твердо сказал я. — И ни крошки больше!

— Ладненько! — угрожающе пропищал Пухарчук. — Ладненько, пусть будет булка.

И тут до меня дошло, какой я дурак. Отвоевал булку, которая стоит шесть копеек, а то, что впереди варенье, на которое, как я подозревал, он взвинтит цену, масло деревенское, черт знает сколько оно стоит, сыр, колбаса…

— Итого: семь булок по шесть копеек, — подсчитывал зловеще Пухарчук, всем своим видом показывая, какую он делает мне огромную уступку. Будет сорок две копейки. А ручной труд? Это же не хлебозавод! — подскочил с загоревшимися глазками он. — А тесто какое?! Туда кладут и яйца, и масло, и…

— И скармливают таким дуракам, как я, — продолжил я его мысль. — В общем, ты можешь перечислять что хочешь, но на это безвкусное тесто и труд Софьи Михайловны… кидаю семь, ну ладно, восемь копеек… Итого: за булку я тебе должен пятьдесят копеек.

— Одно яйцо стоит десять копеек! — взвыл от такой несправедливости Женек.

— А сколько ты хочешь?

— Восемьдесят!

— А вот этого ты не видел? — показал я ему кое-что.

— Твоя Софья Михайловна случайно не шеф-поваром в «Метрополе» работает? Такую дрянь слепила…

— Ладненько, — мстительно оборвал меня Пухарчук. — Твоя цена?

— Могу набросить еще две копейки! И не больше.

— Хорошо… А вчера: «Какая булочка! Какая булочка!» — пытался вывести меня из терпения Пухарчук. — Я тебе это припомню. Пусть будет пятьдесят две копейки, — записал он в блокнотик. — А масло деревенское во сколько ты тогда оценишь, ведь оно же не из магазина?

— А в деревне сейчас тоже натурального масла нет, — огрызнулся я. — Коров неизвестно чем кормят, лугов не осталось, коровы сена никогда не видели, так что никакой разницы не вижу.

— Как лугов не осталось?! — закричал Пухарчук. — Сам же говорил, что такого масла не ел?

— Говорил. Лучше ел, а хуже нет. Ты посмотри, какое оно желтое, твоя дежурная думала его выбросить, а потом решила скормить тебе.

— Что ты врешь! Желтое самое вкусное!

— Желтое самое противное!

— А что же ты ел тогда, если оно противное?

— Назло тебе!

— Ладненько, — сморщился Пухарчук. — Пусть будет как в магазине. Согласен?

От этого факта я уйти никуда не мог, ясное дело хуже просто не бывает.

— Мы с тобой съели килограмм, — считал Пухарчук.

— Килограмм пополам… рубль семьдесят и пять копеек. Согласен?

— Килограмма не было! — заявил я. — Грамм триста.

— Что?!

После бурных прений сошлись, что масло обошлось мне в девяносто пять копеек, а варенье — в один рубль пятьдесят.